– Оба! А водила-то где? – удивился один из них и вопросительно посмотрел на меня.
– Водителя выгнали за безбилетный проезд, – пояснил я.
– Нихрена себе, что за психушка! − воскликнул первый.
– Что? Вы… ииххк… думаете, водитель не вер… ииххк… вернется? – спросила она, догнав меня.
– Конечно, нет. Вы что! Он пойдет глотать дешевое пиво в компании строителей, потом познакомится с какой-нибудь женщиной, у которой будут огромные позолоченные кольца в ушах и приличный слой розовой пудры на носу, угостит ее водкой и овладеет ею прямо на скамейке в ночном сквере. А жена будет уверена, что он в ночной смене на работе.
– Вот, и я… ииххк… так думаю! Все мужчи… ииххк… ны такие! Да, такие! Такие! – возвысила она голос и быстро прошла мимо меня.
Я пересек трамвайные пути, намереваясь дойти до ближайшей остановки и дождаться трамвая. Оглянувшись через пару минут, я увидел, что люди уже выходят из трамвая и расходятся кто куда.
Добравшись до остановки, я посмотрел на часы. Времени было вполне достаточно. Я в любом случае успевал на встречу с бизнесменом. Проверив, на месте ли бумажник, я решил дойти до метро пешком.
Успех и его привкусы
Пройдя мимо батареи поблескивающих свежей краской, гладких, округлых автомобилей, я подошел к высоким стеклянным дверям. Двое мужчин в строгих костюмах встали загородили дверь с недоверием смотрели на меня.
– Я на встречу с Павлом Панфнутьевичем, – сказал я.
– Да, конечно, − сказал один из них.
Мне объяснили, что, поскольку я не являюсь постоянным посетителем, я должен пройти обыск. Сначала меня прощупали с ног до головы и только потом, как бы спохватившись, поинтересовались, что у меня в сумке.
– Молоток, – сказал я.
– Какой молоток? – спросил меня один из них и взял сумку из моих рук.
– Обычный железный молоток для забивания гвоздей.
На лицах двух мужчин на мгновение обозначилась улыбка или намек на улыбку, но в следующий миг их лица были абсолютно спокойны.
Тот, что был выше ростом, отошел в сторону и стал тихо говорить с кем-то по мобильному телефону. Начал быстро кивать, положил телефон в карман.
– Это придется оставить здесь, – сухо сказал он и добавил дружелюбнее, забрав сумку: – проходите, добро пожаловать!
Зал тонул в полумраке, сутуловатый мужчина в белой сорочке и бабочке провел меня мимо нескольких столиков и остановился. Мы стояли перед столиком, за которым, к нам спиной сидел полный лысеющий человек в темном костюме.
Он обернулся, и немного привстал в кресле, дружелюбно улыбаясь мне. Взгляд мой на мгновение оказался прикован к белоснежно-белому, даже сверкающему как будто, галстуку его. Но в следующую секунду я уже посмотрел бизнесмену в глаза. На вид ему было около пятидесяти. Его голову украшали густые волосы с легкой проседью, щеки были округлые, приятного розоватого цвета.
– Ах, это вы, это вы… Садитесь, мой дорогой. Очень рад вас видеть, – не переставая улыбаться, он протянул мне ладонь и слегка сжал мою руку; ладонь его была теплой и сухой, с очень нежной кожей.
Я побыстрее прервал рукопожатие и посмотрел ему в глаза, устраиваясь в глубоком кресле. Не знаю, сколько могло продолжаться наше молчание и дуэль взглядов, если бы не подошел официант с тележкой.
– Ваш бифштекс, Павел Панфнутьевич, – учтиво обратился он и поставил перед ним блюдо с мясом нежного цвета, от которого поднимался парок.
– Моему дорогому другу, – обратился успешный бизнесмен к официанту вкрадчиво. – Тоже, пожалуйста, бифштекс.
– Нет, – сухо и громко сказал я. – Не надо.
– Тогда что же? – как бы растерялся бизнесмен.
– Спасибо, я сыт.
– В таком случае… – он посмотрел на потолок и тихонько улыбнулся. – Благодарю вас, – резко обратился он к официанту; официант молча ушел.
– Ну что ж, как ваша работа? – спросил он чрезвычайно серьезно, однако его щеки еле заметно дрогнули, чуточку.
– Спасибо, я работаю все там же.
– Справляетесь? Или, может быть, я могу чем-нибудь помочь? – он неподвижно смотрел на меня, брови его самую малость изогнулись, пухлые губы слегка сжались в гармошку.
– В целом справляюсь. Например, сегодня работал по плану, несмотря на одно чрезвычайное происшествие…
– Я очень рад, о-очень рад, – произнес он, причем второй раз неестественно медленно, и о чем-то задумался на мгновение. – Какого рода происшествие, можно поинтересоваться?
– Да. Оно связано с появлением лишнего существа… – мой взгляд зацепился за человека на противоположной стороне улицы; блики на стекле мешали многое разглядеть, но он точно сильно припадал на одну ногу; морозец пробежал по спине, меня слегка передернуло. – А возможно даже двух. Лишних существ.
– О-о-го! – восторженно воскликнул он, взмахнув вилкой, будто дирижерской палочкой. – Вижу, проблемы серьезные. Вы не пугайтесь; помогу советом, и делом помогу. Лишние существа – это, скажу честно, мой профиль… – он приподнялся в кресле, нагнулся ко мне, придерживая свой белый галстук, и сказал почти шепотом: – Я на этом деле собаку съел!
– Благодарю, – ответил я, с трудом сохраняя нейтральное выражение лица. – Но опять же, не надо. Лучше перейдем к нашему разговору.
– О чем же вы хотели поговорить, дорогой мой? – он отодвинулся и теперь пристально глядел на меня; по его лицу медленно расплывалась довольная улыбка.
Я молчал, подбирая слова. Он слегка пожал плечами, взялся за нож с вилкой, надрезал бифштекс и элегантным движением засунул мясо в свой рот.
– Наш разговор… – начал было я, но вдруг увидел… как будто вспышку, много событий, слитых воедино в одном коротком мгновении… в один вопль… я подавился собственными словами…
…Ранний вечер; свежий ветерок дует вдоль многополосного шоссе, стрелой вылетающего из города в пустоту лесов, полей и редких деревенек. Половину неба заняли серые прохладные облака, заходящее солнце отсвечивает от иных, и в отсветах многоэтажные панельные дома вдоль шоссе кажутся особенно мертвыми. Деревья лишь слегка покрыты зеленой дымкой. Похоже, это середина апреля. Задумчивый молодой человек выходит из метро, осторожно придержав за собой дверь, и торопливой походкой идет по широкому тротуару, сворачивает во двор… отработанным движением набирает код на домофоне. Тощая взлохмаченная дворняжка, сидевшая до этого без движений на холодной ступеньке у подъезда, подбегает к двери и начинает нервно скулить. Молодой человек недоуменно смотрит на дворняжку, открывая дверь в подъезд. Она взлетает по ступенькам и устремляется к лифтам. Молодой человек поднимается тоже, нажимает кнопку вызова, ждет, стараясь не глядеть на дворняжку. Створки лифта открываются, и собачка первая влетает внутрь, садится в углу. Грустно смотрит на молодого человека. Он заходит, нажимает «15», упирается лбом в двери. Когда он выходит из лифта, собачка доверчиво идет за ним. Он достает ключи от двери, разделяющей лифтовый холл и лестничную площадку. Дворняжка тем временем обегает весь лифтовый холл, обнюхивая углы, и подбегает к молодому человеку, испуганно прижимается к его ноге. Молодой человек, уже повернувший ключ в замке, на миг замирает, смотрит на дворняжку. Вынимает ключ и вызывает лифт. Заходит внутрь и дружелюбно шепчет «иди сюда, иди сюда», помахивая ладонью. Собачка в неуверенности стоит, оглядывается на дверь, снова смотрит на молодого человека и осторожно заходит в лифт. Пульт управления получает приказ «21» – самый верхний этаж. Дверь открывается… Захламленный лифтовый холл, без двери справа, которая на других этажах вела бы на лестничную площадку, зато с маленькой металлической дверью слева, там, где на других этажах расположены форточки для курения… Холл заставлен сломанной мебелью, старыми телевизорами с деревянными корпусами, выцветшими детскими игрушками, стоит здесь и пара треснувших унитазов, серых от слоя пыли. Молодой человек выходит, и собачка снова доверчиво идет за ним, чуть не упираясь носом в его ноги. Он стоит у самого лифта, и она ни на шаг не отходит от него. Он берет детскую лопатку из посеревшей от времени пластмассы, которая когда-то, по-видимому, была красной, швыряет ее в сторону металлической двери, вскрикнув: «вон, смотри!» и слегка пригнувшись. Дворяжка бросается вперед, за лопаткой, прыгает пару раз и останавливается. Двери лифта закрываются за молодым человеком. Нажимая кнопку «15», он уже слышит беспокойные стоны дворняжки. Раздается какой-то стальной скрежет… Стоны становятся громче, громче, превращаются в отчаянные вопли… и вот, уже как будто ребенок вопит, визжит, а не собака…