Я отошел от аквариума, у меня слегка кружилась голова. Часы дали бой: было уже семнадцать ноль-ноль. Аквариумист дружелюбно похлопал меня по плечу:
– Так-то вот. Впрочем, им не так уж и хочется увидеть, что происходит за стенкой аквариума. Они, кажется, получают удовольствие от самого процесса. Им нравится стучаться…
– А почему вон та худосочная рыба висит на одном месте и, кажется, даже покрылась каким-то налетом; она что, сдохла? – перебил я аквариумиста, увидев в другой части аквариума рыбу с мутно-красными и серыми полосками, которая даже не шевелила плавниками и, казалось, смотрела прямо на нас.
– А! Это макропод, они склонны выпрыгивать из аквариума, уж такая порода. Этот просто сильно болен, вот и кажется, что налетом покрыт. У здоровых особей полосы ярко-красные и синие, а у этого блеклые, видите?
– Да, вижу. А чем он болен, что с ним?
– Видите ли, он был очень любознателен, неординарно мыслил, искал что-то. Понимаете, что-то , и однажды… однажды благодаря подсказке − вы, наверное, уже не помните, − однажды он увидел эту гостиную и меня, я тогда бросал в аквариум корм. Он с тех пор наблюдает, почти не ест и не двигается, и когда другие рыбки толкнут его в бок или заденут плавниками, не обращает внимания. Короче, у него налицо все признаки безумного гения.
– Подождите, аквариумист. Последнее время я встречаю очень странных незнакомцев. Мне все время кажется, что мне пускают пыль в глаза, что надо мной подшучивают и меня намеренно запутывают. Вот и вы тоже. Только что вы говорили, что рыбки никак не могут увидеть, что происходит за стеклом, а теперь говорите, что этот… макропод – правильно я сказал? − что этот макропод видит.
– Тут есть нюанс. У аквариума заводской брак. Там, в стекле, если присмотритесь, есть причудливой формы воздушный пузырек. Так вот, если найти определенный угол между глазом и поверхностью стекла, подобрать расстояние и смотреть сквозь пузырек, то мою прихожую можно видеть из аквариума без искажений.
– Какая умная рыбка, он достоин восхищения.
– Не думаю, – ответил аквариумист. – Стоит ему проявить еще немного более проницательный ум, и он выпрыгнет из своего аквариума в мой… выпрыгнет в мою прихожую. И тогда, трепыхаясь, обдирая чешую о ворсинки ковра, задыхаясь, он будет вызывать брезгливость и жалость, а не восхищение. А если он умрет отжажды , – аквариумист сделал акцент на этом слове, – по ту сторону стекла, он отравит собой всю воду в аквариуме.
– Я никогда не травился чужой мудростью, – ответил я.
– Значит, это была не настоящая мудрость. Житейский опыт, может быть. Или изящная ода о водорослях и камушках.
– Я… – попробовал спорить я, но аквариумист сказал:
– Простите, перебью. Вы вообще проводите ли границу между понятиями «настоящая мудрость» и «мертвечина»?
– Да, – ответил я не совсем уверенно. – Мудрость вызывает восхищение.
– У вас, – уточнил аквариумист. – А обычно вызывает восхищение мертвечина, и вы сами временами этим грешите, вспомните хотя бы ваше видение в душном переулке, помните, мертвец лежал посреди улицы… Но пока мы говорим о считанных процентах людей и… близких к ним существ. Подавляющее большинство даже не подозревает о существовании настоящей мудрости и не обращает внимания на мертвечину, они относятся к мертвечине так: «Начальники навыдумывали зауми, а я буду все равно по-простому».
– Я…
– Знаете, вы похожи сейчас на литературного критика. В вашем аквариуме литературные критики доброжелательны к писателям, которых считают ущербными по сравнению с собой. Так и вы сейчас: восхищаетесь полудохлым макроподом. А соседи по аквариуму презирают его, он ведь мертвец. Он совершенно одинок. Он уже необратимо болен и вот-вот умрет. Он думает, что познал всю глубину мира, но мы-то с вами знаем, что он стал всего-навсего рабом пузырька в стекле.
– Пузырек в стекле дает ему подсказки ценою в жизнь; он видит через пузырек другой мир, более сложный, разнообразный, просторный.
– Я чувствую, каждый из нас останется при своем, – сказал равнодушно аквариумист. – Советую просто для тренировки подумать вот над чем. А что если мы с вами находимся в этом пузырьке, замурованные в стекле. Он смотрит на нас из своего аквариума, и мы, крошечные, из-за искажений кажемся ему огромными? И еще – а что, если этот пузырек есть не кто иной, как вы? А если вы являетесь этой умирающей одинокой рыбкой, которой когда-то бросили подсказку, и теперь она мнит, будто сама раздает подсказки?
Мне не нравилось то, что он говорил, я посмотрел на часы. Они показывали три минуты шестого. Я сказал, глядя на полумертвого макропода:
– Знаете, аквариумист, он мне нравится больше, чем те сомики, бьющиеся о стекло.
– Не могу с вами согласиться. То что он видит через пузырек в стекле никак не соотносится с его миром, он просто не сможет использовать полученное знание. А те, кто бьется в стекло, хотя бы тренируют мускулатуру и нагуливают аппетит. Макропод умрет от неподвижности и недоедания, а сомики еще долго будут жить и биться мордами о стекло.
– Вы механицист, – сказал я, – вы сводите жизненный процесс в аквариуме к удовлетворению базовых потребностей; если так рассуждать, то идеалом будет найти состояние индивидуума, при котором время пролетает максимально незаметно. А состояние это есть не что иное, как максимальная бессознательность.
– Большой жизненный опыт предрасполагает к такой позиции.
– Вы ненамного старше меня, если вообще старше, − сказал я, чтобы его подразнить.
– Только, ради бога, не затрагивайте вопрос времени. Он очень, очень сложен, гораздо сложнее, чем вы можете представить в самых своих смелых фантазиях.
– Кстати, у вас остановились часы, – сказал я, – Они вот уже минут пятнадцать показывают три минуты шестого.
– Да ничего подобного, – ответил он, я оторвал взгляд от часов и посмотрел ему в глаза, они были вполне серьезны. Я перевел взгляд на часы: они показывали половину седьмого.
А он, как будто решив договорить до конца незаконченную мысль, произнес вкрадчиво:
– Видите ли, у воды в аквариуме есть замечательное свойство: плотность. Благодаря плотности, даже если во всю силу своих плавников добросовестно биться в стекло, ты никогда не разобьешь себе морду в кровь, не сломаешь костей, ино…
– Разве что сделаешь ее еще более тупой и научишься еще более важно раздувать жабры, – ядовито перебил я.
– Что правда, то правда, это называется статус, он является основой социальной иерархии. Затупление морды происходит за многие годы долбления в стенку, и такое многолетнее упорство, конечно же, должно вызывать уважение и, следовательно, подчинение. Но есть и другой побочный эффект долбления в стенку, очень забавный. Иногда начинается головокружение. От головокружения разное случается, например, видения. Являются ангелы, черти, свыше льющийся свет. И если одному сомику померещатся черти, то многие вокруг него долго еще будут уверены, что за стеклом черти, это…
– А если макропод-одиночка увидит сквозь пузырек и расскажет другим…
– Не расскажет, не сможет рассказать. Чтобы описать галлюцинацию, видение, можно подобрать слова, ведь галлюцинация порождена внутри системы, частью которой является язык. А вот для описания того, что ты увидел сквозь пузырек, не найдется никаких слов. Так вот, я не договорил про веру. Вера в чертей за стеклом или что-то другое очень полезна. Она занимает ум и делает времяпрепровождение более гладким и незаметным.
– Вы страшный пессимист, – ответил я. – Ваш пессимизм оттого, что вы оперируете статистически значимыми величинами, все ваши примеры верны для большинства. Не отчаивайтесь так, – обратился я к нему не без иронии, он все больше раздражал меня. – Ведь есть, например, я. Я показываю дорогу сквозь стекло, даю подсказки. Протаскиваю сквозь стекло.