С тех пор как спустился в трубу, загадок только прибавилось. Когда ноги его коснулись дна – черной грязи, покрытой сверху такой прочной коркой, что выдержала вес его тела, настал его черед удивляться.
Диггер оказался в просторном помещении. В одну сторону шла труба. Метров через десять ее перегораживала рухнувшая бетонная плита, засыпанная наполовину землей. В другую…
Вот эта другая сторона заставила сердце Герце забиться в радостном нетерпении. От шахты, через которую он спустился, начинался не тюбинг – как обычно бывало на этом уровне, а туннель со старинной кладкой вместо бетона. Раствор, скрепляющий камни, местами осыпался. На стенах разрослась плантация прозрачных, белесых грибов. Но в целом, туннель не производил впечатление ветхого.
Откуда на этом уровне взялась старинная кладка? Герц шел по коридору, не переставая удивляться. Ему приходилось пригибать голову, но все равно он то и дело задевал каской потолок. Вот тогда он и подумал о том, что все здесь гораздо более ветхое, чем показалось на первый взгляд: его могло засыпать с любой момент. Смерть под завалом…
Герц отогнал неприятную мысль и упрямо пошел дальше. Чем-то должен был закончиться почти тридцатиметровый, на его взгляд, переход. Ожидание подогревало его интерес.
Он всерьез надеялся на то, что его терпение будет вознаграждено и просчитался.
Переход закончился стеной. С такой же кладкой. Герц в отчаянии простучал поверхность, выложенную камнями. Там, за стеной, могли обнаружиться пустоты. Однако беглый осмотр не дал положительных результатов.
И переход, и стена – все показалось Герцу в высшей степени странным. Особенно стена. Она требовала серьезного исследования. В самом низу раствор, скрепляющий кладку, обсыпался. И вроде бы оттуда потянуло сквозняком. Или только показалось ему, настолько усталому в борьбе с крышкой люка, что он склонен был выдавать желаемое за действительное. Во всяком случае, по проторенному пути идти легче…
– Сидите?
На хриплый голос, раздавшийся неожиданно, обернулись все. Кроме Индуса. Он сидел лицом к гостю и наверняка заметил его раньше остальных.
– Какие люди, – Каспер встал и первым протянул руку для приветствия.
– Приветствую всех.
Когда гость повернулся, Герц узнал Лешего. Невысокий, худой. С больным взглядом скрытых за набрякшими веками глаз. Мрачный, собранный, целиком погруженный в себя – опытный диггер под землей и слепой крот на поверхности.
Гость стоил того, чтобы подняться со своего места. Герц пожал протянутую руку, мельком взглянул гостю в глаза и отвел взгляд в сторону.
С недавнего времени он не мог заставить себя смотреть Лешему в глаза. Так бывает, когда у человека, к которому ты хорошо относишься, случается горе.
Есть горе, для которого не существует срока давности. И есть боль, которую не лечит время.
Есть горе, для которого не существует срока давности. И есть боль, которую не лечит время.
Бывают сны, которые не отказался бы смотреть снова и снова, а утром встаешь и уже не вспомнить, о чем шла речь. Бывают сны, которые всеми силами пытаешься забыть, но помнишь о них все время, пока бодрствуешь.
Еще хуже, когда кошмар преследует тебя и ночью, и днем, и ты перестаешь понимать, где кончается сон и начинается явь.
Леший не заметил, как опустело возле костра. Диггеры разошлись. Напоследок они наверняка попрощались с ним. Скорее всего, он отозвался на прощание, но утверждать точно он бы не стал.
Любила ли его Ленка? Теперь этого не узнать никогда. Его, десятки раз на дню повторявшего «я тебя люблю», волновал вопрос: разразится ли она когда-нибудь ответным признанием?
– Я еще не созрела, – Ленка смеялась, отвечая на его вопрос. – Когда я это почувствую, обязательно тебе скажу. Какого черта мне скрывать это от тебя?
А может, он специально обвиняет Ленку сейчас, чтобы боль угасла. Хоть на мгновенье отошла, уступив место чувству обиды. Потому что боль, если с ней не бороться, а отпустить в свободное плаванье, способна свести с ума. Уж он-то знает это наверняка.
Конечно, Ленка его любила. По-своему. И совсем не по-женски. Ленка с детства была бедовым парнем. Когда забиралась на деревья, чтобы вернуть выпавших птенцов в гнезда, или когда давала сдачи пацану, неосмотрительно дернувшему ее за косичку.
Дралась она так же, как впоследствии занималась любовью – неистово, до самозабвения.