Те немногие, кто был знаком со спецификой его работы, знали почему. Они же знали, как, кто, когда, а, главное, зачем. Знали и не говорили, предпочитая оставлять без ответа большинство вопросов своего подчиненного, начальника и коллеги. Во всяком случае, Ловцу казалось, что кругом всем всё известно и только он один подвержен душевным метаниям, которые иногда выливались в длительное пьянство на базе отдыха и дикую орню с балкона персонального шале. Как ему рассказывали, кричал он громко и пронзительно, с завываниями, переходящими в хрипы. Наверное, так же как женщина, чей надрывный вопль утонул в общем гомоне двора дорожной станции. На самом своем пике он, казалось, перекроет все остальные шумы. Так могли кричать, если случилось что-то по-настоящему страшное — из-за денег голосовые связки не рвут.
Ловец давно не слышал таких воплей и, судя по своему настроению, он не был расположен к тому, чтобы к ним прислушиваться. Точно такого же мнения придерживалось подавляющее большинство имеющих слух постояльцев дорожной станции. Крик оборвался столь же внезапно, как и начался.
— Хозяин, почему за порядком не следишь!? — возмутился толстый вспотевший купец пробегавшему мимо смотрителю.
Смотритель даже не обратил на него внимания. Станции Морского тракта всегда славились своим "гостеприимством" и организованностью работы. Например, сейчас чиновник дорожного ведомства, бросившись к карете, въезжающей во двор, изо всех сил старался показать свою приверженность старым традициям. Естественно, купец оскорбился в лучших чувствах, его и без того красное лицо покраснело еще больше. Если бы не появление кареты королевской фельдсвязи, он мог бы рассчитывать на всепоглощающее внимание персонала станции. Свою обиду пренебрежением купец выразил потоком сдержанной ругани, которая завершилась обещанием, что "верноподданный нахлебник" не дождется от него ни сантима сверх положенного.
Ловец порадовался широте купеческой натуры вместе с жандармами, стоящими на частоколе. Но если Ловец улыбался словам, то жандармам было достаточно вида натянутых на пышные формы купца кожаных штанов и куртки. Жандармы ржали, тыча в купца пальцами, соревнуясь в громкости с лошадьми и совершенно не обращая внимания на то, что происходило у конюшни.
Из ворот лошадиного дома выносили мужчину. Кто-то позвал лекаря и Ловцу, при всем своем нехотении, все же пришлось отделиться от удобной лавочки и направится к пострадавшему. Было много крови. Женщина, вышедшая из той же конюшни, уже не кричала, она молча смотрела расширенными от ужаса и горя глазами в пространство. Белое молодое лицо.
— На косу напоролся… — Конюх, тащивший раненого в своих огромных ручищах, словно извинялся за то, что произошло. — Уж и не знаю, как.
— Мне нужен свет, горячая вода, и чтобы никто не мешал, — приказал Ловец. — Я лекарь.
Раненый был в шоке и не стонал, мышцы окаменели, а руки судорожно сжимали живот. Ловец с трудом развел их в стороны. Кишки были не повреждены и лежали на месте, даже артерий порвано не много. Это была настоящая удача. Шприца с обезболивающим здесь, конечно же, нет. Тем более нет антибиотиков. Да если бы и были, ими нельзя было бы воспользоваться. Зато очень пригодился запас трав и мазей с хитрыми добавками из лабораторий Института биологии. Если здоровье крепкое, то мужчина выживет.
— Все будет хорошо… Ты меня слышишь, красавица? — Ловец посмотрел на женщину, которая стояла, прислонившись к стене конюшни, и смотрела на людей пустым взглядом. — Зажмите ей вены! Слышите, кто-нибудь! Вены ей пережмите!
Дородная крестьянка, выйдя из ступора, бросилась к полуобморочной женщине, у которой были порезы на правой руке. Что было дальше, Ловец не видел, сосредоточившись на пострадавшем. Ведь это только говорят, что настоящий мастер делает свое дело почти бездумно. Вроде бы просто сплести пару нехитрых заклинаний и остановить кровотечение, а дальше стальная иголка, шелковая тончайшая нить и аккуратные стежки — работа для студента-медика первого курса. Это все в теории. Да, умелые руки помогают, много значат знания и опыт, но без внимательности не сделать ничего путного, каким бы умением ты ни обладал. Именно внимательность и подсказала Ловцу, что в происшествии не все так просто, как могло бы показаться студенту первокурснику.
В первую очередь, подозрительной показалась рана. Вернее, несовпадение показаний свидетеля и того пореза, что штопал Ловец. Конюх сказал "напоролся", что подразумевает проникающее ранение и никак не может подразумевать аккуратный, ровный разрез живота. Можно сказать, удар был очень легкий и скользящий, без намерения убить, хотя и с вполне смертоносными последствиями. Если бедняге повезло, и то, чем его порезали, было чистым, рана не загноится.
Во вторую очередь… А вот, что идет во вторую очередь Ловец никак не мог сформулировать. Ему определенно что-то не нравилось. И с этим "что-то" надо будет разбираться в течение ночи.
— Давай, лекарь! Если сделаешь все как надо, то будет тебе пиво. — Пообещал хмельной голос начальника стражи их каравана.
— А я думал, что все лекари — "старые очкастые грибы" в разукрашенных балахонах, — заявил еще один любопытствующий за спиной.
Кажется, он стал героем дня, то есть вечера, и незаметным остаться уже не сможет. Для Ловца все это было так некстати. Конечно, он мог бы остаться сидеть на лавочке, наблюдая, как парень истечет кровью и умрет. Но вместе с этим сомнительным удовольствием появлялся немалый риск того, что его обвинили бы в неоказании помощи. По проездным документам он лекарь, а для лекаря не помочь больному позор со всеми вытекающими для репутации и кошелька последствиями.
Между тем, придорожная станция шумела как рассерженный улей. Чинно и важно прошли по грязи двора столичные чиновники, прибывшие в карете фельдсвязи. Очередная проверка на головы провинциалов. Даже не посмотрели в сторону конюшни. Ну случилось что-то. Подумаешь! Дела надо делать, а не по сторонам глазеть. Вот и здесь, станционный служка препирался с деревенским ремесленником, который не хотел, а, может, и не мог заплатить положенную обычаем мзду. Старый друид щурил глаза на солнце, сидя под частоколом на куче соломы. Судя по изодранной одежде, у него не было денег на вход внутрь станции, и он готовился заночевать под открытым небом. К нему приставал с расспросами паренек в кольчуге. Почему, да зачем из леса ушел? Да сколько лет? А когда опять война с дриадами будет? И много всяких вежливых и не очень вопросов. Друид загадочно молчал, а его зеленое лицо довольно улыбалось. Он, видимо, так долго находился среди людей вдали от Великого Леса, что уже давно утратил свою природную бледность. Люди, как известно, чернеют на солнце, а вот друиды зеленеют и обретают спокойную стойкость к нескромному любопытству человека.
— Казимир! Казимир!.. Ты где? — Светлобородый высокий обозный стражник, стоя на ящиках, перекрывал своим рыком весь гомон двора.
Паренек аж присел от испуга и тут же припустил, петляя между фургонов и занятыми собой и своими делами людьми и нелюдью.
Сутолока. Люди, эльфы, друиды, повозки, лошади. Все застигнутые в пути торопились устроиться на ночлег еще при свете. Двор начинал пустеть. Ловец совершенно напрасно боялся интереса к своей скромной персоне. На происшествие и на него самого мало кто обратил внимание.
Сон?
Нет.
Все было, как всегда.
— … а Канцлер и говорит, что, мол, не виноват я, Ваше Величество. Все дело, говорит, затеял воевода, а меня крайним сделал, — приказчик за соседнем столом шептал напряженно, считая, что разглашает страшную государственную тайну.
Это был старый столичный слух, о котором болтают все, и всякий говорит это под страхом смертной казни. Пока никого не казнили и, скорее всего никогда не казнят, чтобы не подтверждать, что это не слух. Ловец слышал уже шестую или седьмую переработанную народом версию того, что прозошло с Канцлером. Все версии ходили вокруг до около, но ни одна из них не была правдива. Истина, как всегда, где-то тут была. Вот только где?