— Амэн! — произнес Бэрол Леви и до дна выпил свой бокал с вином.
— Амэн! — отозвались хором дети, выпили вино из своих маленьких рюмок, и отец стал руками ломать халу и раздавать всем по кусочку.
Чувствуя, как в этой церемониальной тишине дети ревностно наблюдают за ним, Йошида молча следовал ритуалу — выпил вино, откусил сладкий хлеб-халу.
Но как только жена Бэрола стала подавать на стол тарелки с куриным бульоном, в котором плавали хлебные шарики — matsa-bolls, дети враз заговорили громко, оживленно, перебивая друг друга. Гость решил, что ритуальная часть ужина кончилась. Однако хозяин дома тут же сказал детям строго и негромко:
— Speak English!
Дети враз притихли, пристыжено покосились на гостя, мальчик лет семи заговорил с отцом по-английски.
Через несколько минут Йошида уже понял, что происходит. Загруженный почти круглосуточной работой, Бэрол Леви видит своих детей, практически, лишь раз в неделю, по субботам, и в этот день он целиком принадлежит только им. Но одного дня на десять детей — не так уж много, и дети набрасываются на отца со своими проблемами, вопросами и делами с первой минуты субботы, соблюдая при этом, видимо, возрастную субординацию и религиозные правила поведения за субботним столом.
— Сегодня мы обсуждали в школе тот текст в Торе, где сказано: «люби и уважай», — говорил Бэролу семилетний мальчик с тонким бледным лицом и большими серыми глазами исследователя жизни. — Я не понимаю, зачем нужно было дважды говорить одно и то же. Разве можно любить и не уважать? Разве это не одно и то же?
— А ты подумай, — сказал сыну Бэрол, — у тебя есть раб. Ты не обязан уважать его, но ты должен любить его, потому что он тоже человек. Или, допустим, у тебя есть сосед, с которым ты воюешь. Ты не обязан любить его, но, если это сильный враг, ты уважаешь его, как врага…
Через час, когда ужин был окончен и разрешены все спорные вопросы по толкованию Торы и Талмуда, дети стали одевать куртки и плащи, а Бэрол сказал гостю:
— Не хотите ли пойти с нами в синагогу? Просто посмотреть… Но если вы устали с дороги, в вашей комнате все готово… Я забыл вас предупредить, что по субботам в нашем районе машины не ходят и поэтому вы ночуете у нас. Если не возражаете…
— А в посольстве не будут беспокоиться? Может быть, мне им позвонить?
Бэрол улыбнулся:
— По субботам мы не пользуемся телефоном. Но ваш посол знает наши традиции… Так, что? Пойдете с нами в синагогу или отдохнете с дороги? Ведь у вас дома уже глубокая ночь…
Йошида понял, что тот деловой разговор, ради которого он был приглашен в Израиль и пролетел сегодня три тысячи миль, — этот разговор сегодня не состоится. Но тогда зачем эти израильтяне настаивали, чтобы он прилетел именно сегодня? И почему он должен ночевать не в апартаментах японского посольства, а здесь, на окраине чужого города, в какой-то гостевой комнате?
Однако лицо его не выразило ни удивления, ни недовольства. И не потому, что вот уже шестнадцать лет как он сменил военную летную форму на фрак профессионального дипломата, а потому, что умение отделять свои эмоции и мысли от мимики лица отличали его народ от всех остальных народов мира.
— Пожалуй, я отдохну… — сказал он.
Бэрол тут же проводил его на второй этаж, в гостевую комнату, где уже горел электрический свет. Комната эта была огромна, и Йошида тут же понял, что к его пребыванию в ней здесь готовились заботливо и тщательно — на журнальном столике у окна были не только самые последние английские, французские и немецкие газеты и журналы, но и дюжина сегодняшних, самых свежих газет и журналов на его родном японском языке. На кровати лежал аккуратно сложенный легкий ночной японский халат-«йуката», на коврике гостя ждали удобные деревянные тапочки-«гета». Йошида мысленно улыбнулся, примиряясь со своей участью израильского пленника.
Пожелав гостю спокойной ночи, Леви ушел, и через минуту Йошида увидел сквозь окно, как Бэрол торопливо шагал по улице во главе шести детей. Такие же группы многодетных религиозных евреев, одетых с той же праздничностью, — все мальчики в темных костюмах, белых рубашках и галстуках, все девочки с бантами, в белых чулках и лакированных туфельках — спешили по улице в том же направлении, что и семья Леви. И почти все на ходу обменивались с Бэролом короткими веселыми приветствиями, рукопожатиями, шутками.
— Шабат шолом!..
— Шабат шолом! А гут шабес!.. — доносилось с улицы.
Безусловно, все эти люди хорошо знали, что Бэрол Леви — генерал и глава их государственной разведки, одной из сильнейших разведок в мире. Но в том, как они шутили с ним, как по-приятельски похлопывали его по плечу или протягивали ему руку — во всем этом не чувствовалось никакого не только восхищения или поклонения, но даже того особого уважения, которое оказывают людям такого ранга в Японии, да и во всех остальных странах. Евреям, которые были старше Бэрола по возрасту, Леви кланялся первый и первый говорил им: «А гут шабес!»…