И Йошида понял, почему он оказался сегодня здесь, на окраине Иерусалима, в полном одиночестве, отрезанный даже от своего посольства и своего правительства этими еврейскими субботними запретами пользоваться машиной, телефоном, телевизором. Генерал Бэрол Леви, глава израильской разведки (а, может быть, кто-то и повыше него в израильском правительстве?) решил подготовить его к важному разговору именно таким способом — снабдив грудой литературы, которую подобрали ему специально. Но интересно, думал Йошида, засыпая в широкой и жесткой кровати, если у Израиля нет дипломатических отношений с СССР, если правительство Стрижа и Митрохина вообще интернировало всех евреев на Дальний Восток, к китайской границе — как же они добывают свежие советские газеты из стольких русских городов?
Ночью была гроза. Таких оглушительных, таких первозданных гроз Джиро Йошида не слышал ни в Японии, ни в США, ни, тем более, в Европе. При первых же бешеных раскатах грома Йошида вскочил, уверенный, что началась очередная арабо-израильская война. И в одной пижаме, босиком застыл перед фантастической красотой того, что увидел…
Темно-фиолетовые тучи, укрывающие ночные холмы святого Иерусалима, были освещены непрекращающимися зарничными сполохами. Молнии ежесекундно раскалывали небо до бездонных глубин, и оттуда, из этих мгновенных космических провалов, на город обрушивался грохот разорванной плоти вселенной, обвалы ливня, бешеные порывы ветра. Казалось, все силы небес ринулись в атаку, чтобы, наконец, рассчитаться с Иерусалимом за его давнюю вину. Бело-синие молнии метались над слепыми от дождя крышами, сталкивались своими ослепительными пиками, грохоча и рассыпая неоновые сполохи, и снова разбегались, рыская по городу в поисках двухтысячелетних грешников. Ветер обрушивал на стены и окна такие потоки воды, словно пытался пробить ветхие людские жилища и вытащить этих грешников на суд Божий.
Но, привыкший к этим пыткам Небес, Иерусалим спал сном праведника.
И наутро госпожа Природа была с ним тиха, нежна и ласкова, как юный тиран, который испытывает муки совести перед невинной жертвой своих ночных пыток. Чистое, умытое солнце застенчиво поднималось откуда-то со стороны Иордана и быстрым сухим теплом врачевало ночные раны земли, осушая мокрые мостовые, влажную зелень вечнозеленых кустарников и белые бока каменных домов и вилл. Джиро Йошида медленно шел рядом с Бэролом Леви по узкой тропинке на гребне Гило и восхищался необыкновенной прозрачностью воздуха, создающей эффект первозданности всех этих зеленых холмов вокруг. Отсюда, с холмов Гило, было видно бесконечно далеко — до Вифлиема, и воздух был так чист, что с расстояния нескольких километров можно было легко разглядеть там, в Вифлиеме, даже фигурки людей на арабском рынке, осла, тянущего повозку, израильского солдата-часового на площади перед Храмом рождения Христа, — разглядеть столь ясно, словно смотришь в объемный бинокль…
Но вовсе не эти библейски-хрестоматийные пейзажи Вифлиема поразили сейчас Джиро Йошиду. И не прозрачность иерусалимского воздуха. Весной в горах под Хиросимой воздух почти столь же сух и прозрачен и притом еще напоен тонким запахом хвои и кизиловым дымком дальнего очага… Но здесь, прямо под его ногами, было нечто куда более волнующее, чем библейская красота природы. По крутым склонам холмов Гило тянулись ясные следы виноградниковых террас, как минимум, пятитысячелетней давности. Каменные ступени этих террас были стерты временем и ветром, а их вертикальные стенки обрушились и заросли жесткой травой и кустарником. Одинокий старик в широкополой соломенной шляпе возился на верхней террасе — лопатой-тяпкой и садовыми ножницами выстригал сорняки, отвоевывал у вечности маленькую делянку. И вдруг Джиро Йошида ясно, зримо увидел, что это его дед Тошио — в соломенной шляпе-«гасе», с острыми садовыми ножницами. Это его дедушка Тошио ловко подрезает виноградные лозы, неожиданно возникшие на этих склонах, и сухими, венозными, коричневыми от загара и табака пальцами выщипывает сорняки, прорастающие меж камней. Это видение было таким живым, зримым, перископически точным, что Йошида ощутил даже холод в животе — ведь он никогда не видел своего деда, дед погиб 6 августа 1945 года в Хиросиме, погиб просто и легко: в тот миг, когда взорвалась над городом атомная бомба, дед входил со двора в дом, и балкон обрушился ему на голову. Еще два шага, всего два шага нужно было сделать деду Тошио, чтобы, может быть, остаться живым и увидеть своего внука, которого как раз в это время везли к нему в гости из Осаки…