— Ясно! — крикнули из глубины вагона. — Распространить идею!
— Вот и я так считаю. Будем голосовать?
— Да что там голосовать?! Все «за»!
— Нет, порядок есть порядок, товарищи! — сказал Стриж, хотя новый стук в тамбуре уже был слышен не только на кухне, но и в ресторане. — Ведь мы же протокол ведем…
Вот это было самое главное — протокол! Наверно, не меньше двадцати стукачей-доносчиков из числа присутствующих здесь сегодня же телеграфируют в ЦК об этом собрании. И именно из-за этого нельзя срывать «сибирскую инициативу», а нужно вести протокол и самим послать его в ЦК. А потом будет видно — если что-то сорвется, пойдет не так, как задумано, или кто-нибудь выдаст тайный умысел всей этой затеи — он, Стриж, к тайному умыслу отношения не имеет, вот протокол: он был инициатором широкой демонстрации всенародной поддержки Горбачеву, но — и только!
— Тише, товарищи! — сказал он. — Значит, запишем в протокол: собрание партийных руководителей Сибири постановило призвать все партийные организации страны в день выхода из больницы нашего дорогого Михаила Сергеевича продемонстрировать ему всенародную любовь и поддержку!..
— Все, правящая партия? Закончили? — весело крикнул панк из кухни. — Могу я людей пускать? — и, не ожидая ответа, врубил Мадонну на полную громкость и пошел открывать запертую дверь ресторана.
В вагон тут же хлынула толпа пассажиров. Они окружили бар-буфет, расхватывая бутылки с пивом. Многие бесцеремонно отталкивали партийцев, которые тоже поспешили к буфету за пивом. Партийцы молча сторонились…
— Да всем хватит, всем! — пыталась осадить толпу мать панка.
Какой-то парень, наваливаясь плечом на впередистоящих, лез к стойке явно без очереди, локтями пробивал себе путь.
Турьяк остановил его:
— Ты куда прешь?
Грубо оттолкнув Турьяка, парень полез дальше.
Турьяк схватил его за плечо своей ручищей.
— Для тебя что, очереди нет?
— Для меня — нет, — злобно рванулся парень. — Я инвалид войны!
— Покажи удостоверение, — сказал кто-то сбоку.
— Да что вы, блядь?! — тут же заорал-сорвался в истерику парень. — На бутылку пива не верите! — и изо всей силы рванул себе рубашку, крича: — Вот моя инвалидная книжка! Вот! — Под его разорванной рубахой обнажилась грудь, вся в хирургических шрамах — словно развороченная взрывом гранаты или мины. — За бутылку пива стриптиз?! Ну, кому еще показать?! — парень уродливо брызгал слюной — он явно был психически больной.
Стриж вдруг оказался рядом с этим парнем, тут же приобнял его одной рукой, прижал к себе, сказал негромко:
— Да верят тебе, верят. Я тоже «афганец». В Герате живот осколком пропороло. А тебя где угораздило?
— А что они, суки, людям на слово не верят? — плаксиво сказал парень.
— Пойдем со мной, сядем, — сказал ему Стриж и негромко приказал Турьяку: — Принеси нам по пиву…
Крепко обнимая парня, Стриж повел его к какому-то столику, занятому партийцами. Те тут же освободили им два места, и Стриж видел, с каким уважением они, да и остальные партийцы, смотрели как он спокойно, по-отечески управился с этим инвалидом…
11
Москва.
07.40 по московскому времени.
Проходя таможню в аэропорту «Шереметьево», Майкл ужасно мандражировал. Даже руки вспотели. Будь он на месте русских таможенников, он бы такого иностранца задержал и проверил до швов в нижнем белье.
Но его никто не проверял, и уже в 08.20 по московскому времени от прикатил на своем «Мерседесе» из аэропорта к дому номер 196 на Ленинском проспекте, мечтая лишь об одном: свалиться в постель и уснуть.
Он поднялся лифтом на восьмой этаж, вставил ключ в замочную скважину двери своей квартиры и с удивлением обнаружил, что дверь — открыта. Он толкнул ее, вошел в квартиру и первое что увидел — Полину, которая, по своей обычной манере, голяком сидела на подоконнике и, держа в руках ноты, разучивала какую-то очередную оперную арию.
— Ты? — изумился Майкл. — Как ты сюда попала?
— Ты оставил дверь открытой, — сказала она сухо. — Где ты был? Я жду тебя со вчерашнего вечера.