Увидев вошедших, Горбачев выключил звук телевизора, а Талица сказала:
— Михаил Сергеевич, доктор Доввей хочет осмотреть вас перед выпиской. Вы не возражаете, если я не буду при этом присутствовать? У меня есть кой-какие дела в ординаторской…
Горбачев вздохнул с досадой и отложил «Правду» с крупным заголовком «ВПЕРЕД — КУРСОМ ГОРБАЧЕВА!».
— Меня сегодня уже три раза осматривали… — сказал он.
— Русские врачи! — с упором на слово «русские» сказала Талица. — А господин Доввей представляет передовую американскую науку.
— Ну и язва вы, Зина! — сказал Горбачев, продолжая заинтересованно поглядывать на большой телеэкран. Там продолжался рабочий митинг. А когда за Талицей закрылась дверь, усмехнулся Майклу: — Не могут простить, что моя жена вызвала вас на операцию, никак не могут!
— Они прекрасные врачи, Михаил Сергеевич, — сказал Майкл, помогая Горбачеву снять пижаму. Затем, освободив его грудь от пластырной наклейки, наклонился к нему и, делая вид, что рассматривает свежий, но хорошо заживающий хирургический шов, сказал негромко: — Я привез вам личное письмо от нашего Президента, сэр.
— Что? — изумленно переспросил Горбачев.
— Этой ночью я видел в Вашингтоне нашего Президента и привез вам его письмо. Вот, — и Майкл подал Горбачеву запечатанный конверт.
Горбачев вскрыл конверт, вытащил плотный, высшего качества лист бумаги — «стейшинари» Президента США и стал читать.
«…Не ссылаясь на источники, я осмелюсь поставить Вас в известность о том, что опубликованная Вами в „Правде“ речь Н. Батурина представляет собой ДЕЙСТВИТЕЛЬНОЕ отражение настроений, как минимум, 80 % руководства Вашей партии и эти 80 % готовы к осуществлению самых радикальных действий, не исключающих и ту угрозу Вам лично, которая прозвучала в речи Н. Батурина. Я не сомневаюсь в том, что Вы, как опытный и мудрый политик, не дадите ввести себя в заблуждение той кампании восхваления Вашей личности, которая ведется сейчас на страницах советской печати и трезво оцените возможные последствия, логически вытекающие из существования столь широкой оппозиции.
Поверьте, многоуважаемый господин Горбачев, что, передавая Вам эту информацию, я ни в коей мере не претендую на вмешательство во внутренние дела Вашей партии, но руководствуюсь целиком и полностью интересами наших стран и народов, желающих жить в мире и стабильности международных отношений. Я не сомневаюсь, что Вы именно так и расцените это письмо — как акт доверия и дружбы.
Позвольте еще раз пожелать Вам самого скорейшего выздоровления…»
По мере чтения лицо и лысина Горбачева стали наливаться кровью бешенства, а родимое пятно на черепе стало из бурого черным.
— Ваши космические спутники что — умеют в души заглядывать? — спросил он Майкла с таким гневом в глазах, что Майкл струсил, сказал с испугом:
— Этого я не знаю, сэр…
Но именно неподдельный испуг на лице Майкла и смягчил взрыв Горбачева. Он спросил:
— Вы летали в Вашингтон? Этой ночью?
— Да, сэр. Никто не знает об этом и, тем более, о письме. Это действительно очень конфиденциально…
— Ну, КГБ-то знает! — усмехнулся Горбачев, остывая.
— Я не думаю…
— Иначе вас не оставили бы наедине со мной.
— Я обещал доктору Талице уговорить вас поехать на длительный отдых. Вам это действительно нужно…
— Какой же отдых, когда восемьдесят процентов партии мечтает меня убить! — язвительно перебил Горбачев.
Майкл понял, что это как раз тот момент, когда можно ввернуть то, что Президент просил передать Горбачеву на словах. Знает КГБ об этом письме или не знает, подслушивают сейчас их разговор или нет — пока это неважно. А важно не упустить момент. И Майкл сказал поспешно:
— Главное в вашей ситуации это не проявлять overreaction. Я не знаю как это по-русски…
— Сверхреакцию, — подсказал Горбачев, снова начиная злиться. Сначала американский президент посылает ему письменные нотации, теперь еще этот мальчишка…