— Спасибо, — сказал Майкл. — Обычно, врачи не говорят об этом пациенту. Но ВАМ я скажу. После таких ранений, как ваше, раненые первое время находятся под действием шока, морального потрясения. И проявляют сверхреакцию…
— Я себя чувствую совершенно спокойным, — усмехнулся Горбачев.
— Правильно! ВЫ чувствуете. Но ваше ощущение необъективно. Больные очень часто не чувствуют, что у них повышенная температура. И то, что в «Правде» опубликована речь Батурина, это наверняка ваша overreaction…
— Значит, по-вашему, речь Батурина не нужно было печатать? Интересно! Вы же демократы! А ваш Президент тоже так считает?
— Он не обсуждал это со мной, сэр. Но, по-моему, он имел в виду, чтобы вы не обращали внимания на эту кампанию… — Майкл показал рукой на телеэкран и на пачки русских газет с портретами Горбачева и крупными заголовками: «ВПЕРЕД — КУРСОМ ГОРБАЧЕВА».
— В газетах работают идиоты! — нервно ответил Горбачев, уязвленный тем, что даже американцы разобрались: дискуссия, которую он затеял в «Правде», оборачивается потоком стандартного пустословия.
— Вы, конечно, лучше знаете своих журналистов… — улыбнулся Майкл. — Но я думаю, что это overreaction…
— А вы тоже язва, Майкл, — усмехнулся Горбачев.
И только теперь, заметив некоторое смягчение тона Горбачева, Майкл решился сказать то, ради чего, собственно, и тянул эту тему overreaction. И сказал, как прыгнул в горячую воду:
— Я не сомневаюсь: вы знаете, что делать с вашей оппозицией. Но я думаю, вам нужен отдых, чтобы не быть с ней overreaction, сэр…
Горбачев уставился на него сквозь спущенные на нос очки, а потом… расхохотался. Он смеялся так громко, освобожденно, весело, что встревоженный телохранитель заглянул в дверь палаты. Но Горбачев, придерживая одной рукой свежий хирургический шов на груди, второй рукой отмахнулся от телохранителя и тот закрыл дверь.
Майкл с недоумением ждал. Черт возьми, чем он так развеселил русского премьера?
Отсмеявшись, Горбачев хлопнул Майкла по колену:
— Замечательно! Империалисты боятся за жизнь коммунистов! Это замечательно! Ну, с такими империалистами еще можно жить! — и вдруг прервал свой смех, стал совершенно серьезным: — Передайте вашему Президенту, что я его понял. Я не расстреляю ни восемьдесят процентов, ни даже восемь процентов коммунистической партии. Но при одном условии: если он сообщит мне, откуда он взял эту цифру.
Майкл вспотел. Переходы Горбачева от мягкости и обаятельного смеха к стальному блеску в глазах были стремительны, как у дьявола.
— Сэр, я не есть официальный negotiator. Но я не думаю, что это будет работать таким путем… — от волнения Майкл старался выражаться как можно осторожней, и потому просто дословно переводил себя с английского на русский.
Но Горбачев его понял:
— Почему это не сработает? — спросил он пытливо.
Майкл, изображая непосредственность, пожал плечами:
— Well… Я знаю, вы не ангел, сэр. Нет ангелов среди политиков. But I want to belive… Я хочу верить, что вы не Сталин и не Гитлер. Вы не можете убить миллионы людей just like that. Или можете?
Теперь, глядя в стальные глаза Горбачева, Майкл вовсе не был так уверен в гуманности Горбачева, как пытался изобразить своим небрежным тоном полушутки.
Горбачев, не отвечая, смотрел ему в глаза. Наконец, после паузы, спросил сухо:
— Ваш президент просил вас сказать мне еще что-то?
— Нет, сэр…
— Что ж… Если вы закончили осмотр, можете идти. Только передайте вашему Президенту, что в политике нельзя и курицу ести, и целку спасти.
— Что это есть «целку», сэр? — не понял Майкл.
— Ничего, ему переведут. Идите.
Майкл встал, направился к двери, но обернулся.
— Извините, сэр… Уговорил ли я вас поехать из больницы на отдых? — спросил он, холодея от своей смелости.
Горбачев мрачно усмехнулся, с издевкой посмотрел Майклу в глаза:
— А что мне еще делать? Ты же не привез мне фамилии, кого расстреливать!
Когда Майкл Доввей вышел из палаты, Горбачев устало откинулся на подушку и закрыл глаза. Лицо его сразу обмякло и постарело. Черт возьми, даже американцы сигнализируют, что в партии полно батуринцев. Но 80 %?! Откуда они могли взять эту цифру?
День пятый
18 августа
14
Москва, Кремлевская больница.
10.20 по московскому времени.
Традиционное, по четвергам, заседание Политбюро подходило к концу. Когда-то точно так же, в больнице, проводил заседания Политбюро больной Юрий Андропов, но происходило это в другом филиале Кремлевки — в Кунцево, на бывшей подмосковной даче Сталина. При этом сам Андропов тогда лежал, его возили на заседания в кровати…