— Вот это я хател услишат! — тут же обрадованно воскликнул Усумбалиев. — У миня, канечно, мало было время, час только, но я пачти все гарада нашей республики абзванил уже. И таварищи везде паручали мне свизаться с вами и саабшшит: мы паддерживаем ваши инитиативы ат всей души! Завтра республика кипеть будет: все партийный работники будут записывать дабравольцев на дэмонстраций. Чтобы все арганизованно било, па списку. И милисию мы падгатовим, и армию. Правильно мы панимаем?
Из-за его узбекского акцента множественное число в слове «инитиативы» прозвучало в речи Усумбалиева, словно очередная оговорка. Даже если в Москве, на Центральном пункте кремлевской видеосвязи кто-то следит за этой беседой, что он сможет понять? Только то, что демонстрацию в честь выздоровления Горбачева подхватили и в Узбекистане…
Вагай видел, как у него на глазах менялся Стриж. Еще минуту назад это был потный, увядший от неудачи и на все махнувший рукой мужик. Но по ходу того, как выяснялось, зачем и с ЧЕМ позвонил этот узбек, Стриж выпрямлялся, разворачивал плечи, поднимал голову, приобретая осанку, вес, значимость.
— Значит, Ташкент выйдет на демонстрацию. Так? — спросил Стриж у Усумбалиева, глядя в стеклянный глаз видеокамеры-приставки телевизора. И властно махнул рукой Вагаю: — Закрой окно!
— Не только Ташкэнт, таваришш Стриж! — оживленно ответил Усумбалиев. — Вэсь Узбекистан — Фергана, Самарканд, Бухара, Андижан! У нас вся риспублика очэнь любит таваришша Гарбачева. И минога людей дабравольно вийдут на дэманстрацию, савершенно дабравольно, таваришш Стриж. Завтра всех будем записывать! А из других республик вам ишшо не званили?
— Жду. Сейчас будут звонить… — сказал Стриж уверенным тоном.
— Канечно, будут. Абязательно будут! Я знаю настроений таваришшей в саседних республик. Все паддержат ваши инитиативи! — подхватил Усумбалиев, и Вагай определенно решил, что этот узбек нарочно утрирует свой акцент, чтобы прикрыть им свои намеки.
— Спасибо, товарищ Усумбалиев, — сказал Стриж.
— Это Вам спасибо, таваришш Раман Барисавич. Не буду больше занимать линию. Жилаю удачи!
Лицо Усумбалиева исчезло с экрана, но и Стрижу, и Вагаю казалось, что этот далекий узбек из Ташкента еще незримо присутствует в кабинете — с его хитро прищуренными узкими глазами, нарочито форсированным узбекским акцентом и вроде бы невинными вопросами в лоб: «Сваю Сибирь вы падгатовили?.. А из других республик вам ишшо не званили?»…
— Ну, узбек! Молодец! — Стриж восхищенно крутанул головой. — Поднял душу! Первым секретарем Узбекистана сделаю! И членом Политбюро!
— Он для того и звонил, — усмехнулся Вагай. — Кстати, я-то раньше него к тебе пришел…
— И почему в наших русских делах нацмены всегда первые?! — воскликнул Стриж. — Пока русский Ваня раскачается, нацмен уже раз — и первый!..
Снова зажглась красная лампочка-глазок на пульте видеосвязи.
— Поехали! По-ехали!.. — сказал Стриж, нажал кнопку включения связи и вальяжно откинулся в кресле: — Стриж слушает…
Через полтора часа на карте были заштрихованы почти все национальные республики и крупнейшие районы РСФСР, а также Украина, Белоруссия, Прибалтика, Средняя Азия, Кавказ, Сибирь и, наконец, Москва и Ленинград. В стремлении вернуть власть партийная администрация страны проявила подлинный интернационализм и редкое единодушие. Первый секретарь Московского горкома партии Алексей Зотов даже сказал Стрижу не без вредности:
— Слушай, к тебе не пробьешься. Все время линия занята…
— А Вы бы раньше позвонили, пару часов назад, — ответил ему Стриж на «Вы».
И Зотов тотчас понял его, поправился:
— У нас с вами разница во времени, Роман Борисович…
— Ну, я надеюсь, что только в этом…
Теперь, когда восемьдесят процентов парткомов страны сообщили Стрижу, что они — с ним, Стриж мог позволить себе разговаривать таким тоном даже с секретарем Московского горкома партии.
И тот снова понял его, поспешил:
— О, да! Только в этом, Роман Борисович. Конечно…
В восемь вечера Стриж и Вагай уже знали определенно — вся партия за них. Заштриховав последнее белое пятно — Мурманск, Стриж налил себе и Вагаю коньяку и с полной рюмкой в руке повернулся к портрету Горбачева:
— Ну, что, Михал Сергеич? Твое здоровье?
Не было ни тени иронии в его голосе и в том жесте, с которым он отправил в рот этот коньяк.
В этот момент вновь — уже в который раз за этот вечер! — прозвучал тихий зуммер и под телеэкраном зажегся красный глазок. Кто бы это еще, — устало подумал Вагай. Вроде все уже отметились?..