Стриж усмехнулся. Из этой речи он понял значительно больше, чем многие из присутствовавших. Может быть, только Зотов понял столько же. Например, что именно себя видит Митрохин во главе победоносных военных действий…
— Я не думаю, что кто-нибудь против захвата в марте и Тель-Авиа, и Токио, — сказал Стриж, пытаясь хотя бы этой иронией взять реванш за то, что Митрохин уже присвоил себе его, Стрижа, идею. — Но осилим ли мы войну на два фронта? Я-то имел в виду, чтобы наши военные просчитали альтернативу — Израиль и Япония?
— Хорошо, пусть они посчитают. А решать будем мы, в следующий четверг, — сказал Митрохин. Он не сомневался в том, что и Вязов, и, тем более, Зотов принесут то, что нужно ему, Митрохину. — Что у нас сегодня еще?
И снова Стриж внутренне возмутился этим Митрохиным. Как будто он не знает, что́ у них сегодня на повестке! Как будто не он лично эту повестку утверждал и подписывал вместе со Стрижом! Но нет, ему обязательно нужно, чтобы Стриж, словно секретарь, прочел вслух следующий вопрос повестки!
— Следующий вопрос: голодовка Горбачева, — сдержанно сказал Стриж. И не отказал себе в удовольствии поддеть Митрохина: — Нужно что-то решать, иначе ваш протеже, действительно, дуба даст. Сегодня двадцать седьмой день его голодовки…
— Упрямый мудак! — в сердцах сказал Митрохин. Действительно, никто не мог представить, что упрямый и изолированный от мира на прекрасной даче Горбачев уподобится диссидентам и объявит голодовку с требованием дать ему газеты и радиоприемник. — Тоже мне, Сахаров нашелся!
— А почему бы не дать ему радио и газеты? — пожал плечами Зотов. — Ведь он думает, что весь мир каждый день кричит: «Где Горбачев? Что с Горбачевым?» Как когда-то о Сахарове. Так пусть послушает…
Митрохин вопросительно глянул на Стрижа. И в этом вопросе, в этой очевидной для всех нерешительности Митрохина был сегодняшний реванш Стрижа. Потому что это Митрохин 16 месяцев назад спас Горбачева и, по образцу западных стран, выдумал ему должность формального главы государства — Президента СССР. Конечно, на первых порах это помогло быстрей стабилизировать положение внутри страны — до выселения евреев — сохранить связи с США, ФРГ, Канадой и другими западными странами, но в то же время приходилось постоянно давать публичные объяснения изоляции Горбачева — мол, после инфаркта врачи не разрешают Горбачеву работать больше часа в день, мол, он на лечении, на отдыхе — короче, чуть не Ленин в Горках!
— А может, ему уже пора в отставку? — спросил маршал Вязов.
Стриж и Митрохин улыбнулись разом, так очевидна была трусость Министра обороны: если представить, что завтра Горбачев каким-то чудом окажется вдруг в Кремле хотя бы на час, то первым он вздернет, конечно, Митрохина, но уже вторым — именно Вязова…
— Нет, — сказал Зотов. — С отставкой Горбачева я бы теперь не спешил. Пока мы называем его Президентом страны, никто не ждет от нас военных действий. А отставку Горбачева тут же расценят как знак ужесточения нашей политики, а нам это ни к чему. Уж если мы собираемся воевать, элемент неожиданности крайне важен.
Хотя это был хорошо обоснованный аргумент, Стриж и Митрохин продолжали улыбаться. Им было ясно, что Зотов рад потерзать Вязова страхами.
И эти улыбки взаимопонимания примирили их на сегодняшний день.
28
Екатеринбург, Обком партии.
14.00 по уральскому времени (12.00 по московскому).
— Что там у тебя происходит? — спросил Стриж, хмуро глядя на Вагая с экрана видеосвязи.
— Через час все будет в порядке, Роман, — поспешно ответил Вагай. После августовского переворота он стал вместо Стрижа Первым секретарем обкома и сидел теперь в бывшем стрижевском кабинете. За его спиной, на стене висела карта Екатеринбурга (бывшего Свердловска), на ней были видны красные кружочки, флажки и отметки карандашом.