Но шло время — месяц… второй… пятый… двенадцатый… А 27 дней назад Горбачев, как взбесился, — объявил голодовку, требуя газет и радиоприемника. Как всегда, по утрам на крыльце появлялись судки-кастрюльки с едой. И большая поленница свеженаколотых дров вырастала здесь же к полудню. А вечером начальник караула забирал выставленные на крыльцо судки. Теперь, впрочем, эти судки были почти полными — много ли могла съесть Раиса, когда муж голодал?..
Дальний рокот двигателя бронетранспортера отвлек Раису от ее мыслей. Она взглянула на мужа. Но он ничего не слышал — то ли спал, то ли уже находился в предсмертной прострации, за чертой связи с этим миром. Только в провале его черного рта еще чуть посвистывало медленное стариковское дыхание, и в такт этому дыханию чуть шевелились серые небритые щеки. Раиса встала, пошла к окну. За двойными стеклянными рамами был блеклый уходящий день. Стена высоких заснеженных елей и сосен поднималась прямо над двухметровым каменным забором дачи, мутное зимнее небо сыро и дрябло укрывало мир. В такую погоду легко вешаться и расстреливать, тоскливо подумала Раиса.
Два солдата в гимнастерках без пояса выскочили из бревенчатой караулки, побежали открывать ворота — их тоже удивило внеурочное появление бронетранспортера, который обычно появлялся только со сменой караула. Но на этот раз бронетранспортер не остановился в воротах, а, слепо светя фарами при дневном свете, подкатил прямо к крыльцу дачи.
Сердце у Раисы рухнуло, как в скоростном лифте. Вот и все. Вот и все, Господи! Доигрался он со своей голодовкой! Сейчас их вытряхнут из этой дачи, короткая автоматная очередь и…
Молодой сержант с круглым лицом не то узбека, не то таджика деловито выпрыгнул из кабины вездехода, обежал его и откинул брезент кузова. Водитель-ефрейтор и еще четверо сержантов, подбежавших сюда во главе с начальником караула, помогли ему достать из кузова бронетранспортера какие-то ящики и пакеты. Затем гулко, как от удара сапога, хлопнула входная дверь, и в дом, даже не отряхнув снег с сапог, вошли эти солдаты, неся…
Боже мой! — ахнула про себя Раиса. Телевизор! Пачки с газетами! «Правда»! «Известия»! Даже «Вашингтон пост» и лондонский «Таймс»! И радиоприемник «Рига-107»!
— Миша! Смотри! Ты выиграл!.. Подождите, куда вы? — ринулась Раиса вслед выходящим солдатам. Как же так? Бросили газеты, поставили телевизор и радиоприемник и пошли?! Ну, хоть слово-то можно сказать?
Раиса дернула за рукав солдата-узбека:
— Подождите, товарищ!
Он высвободил свой локоть.
— Ызвыните, — сказал он с узбекским, что ли, акцентом. — Я не ымей прав с вами гаварыть.
— Но как же эти газеты? Радио? Как понимать? Мы теперь будем получать газеты? Даже иностранные?
— Каждый день… — подтвердил сержант. — Ызвыните…
И — вышел.
— Миша! Миша! — побежала Раиса к мужу и увидела, что он уже и сам проснулся и даже пытается встать. Но поднять свое тело и эти тяжелые одеяла было ему уже не под силу.
— Нет, нет! — закричала Раиса. — Не вставай! Ты что? Тебе нельзя! Выходить из голодовки нужно медленно, постепенно. Лежи…
Он поморщился с досадой, даже с презрением к этой вечной ее пустой болтовне. И показал своей тонкой пергаментной рукой на радиоприемник, чуть покрутил ею в воздухе — мол, включи радио, включи!
— Нет! Теперь — суп! Одну ложку чистого супа! Одну ложку!
Он снова поморщился, но она уже знала свою силу: все — и радио, и газеты, и телевизор он получит, если только будет слушаться ее, если правильно и послушно станет восстанавливать свои силы и здоровье! Кажется, и он уже понял этот жесткий ее ультиматум. Он закивал головой и слабо показал пальцами на стоявшие на столе судки с едой — мол, дай уже этот суп и быстрей включи радио!
Да, он опять выиграл, он всегда выигрывал, Михаил Горбачев, он выигрывал всю жизнь! Судьба снова ворожила ему, как всегда ворожит она своим фаворитам. Теперь им каждый день будут приносить свежие газеты, даже «Вашингтон пост» и «Таймс»! И они будут слушать радио — весь мир, даже русские передачи «Голоса Америки», «Би-Би-Си» и «Свободы», потому что тут, в лесу нет, конечно, радиоглушилок…