Внезапно выстрелы закончились. Через некоторое время явственно слышится полный боли и безысходности человеческий крик и его обрывает глухой рёв.
— Медведь, — свистящим шёпотом произносит тесть и зачем-то протирает рукой пистолет.
Я содрогаюсь, хищник вновь напал на людей. Теперь очевидно, медведь включил человека в свой рацион — он стал типичным людоедом. Как некстати вспоминаю нашу вылазку к валунам, где мы спасли женщину с детьми, ясно вспоминаю разбросанные человеческие останки, холод сковывает сердце, голову сжимает словно обручем — ни за какие уговоры не пойду вновь…
— Их выгнало нечто серьёзное, придётся глянуть, — поскрёб длинную бородку Аскольд, искоса поглядывая на мою нерешительную физиономию.
— Это опасно, — прицельно смотрит на нас капитан первого ранга, — возьми пистолет, — и протягивает его мне.
— А смысл? От копья толку больше, лучше оставь его для людей, — тягостно вздыхаю я и с укором бросаю взгляд на невозмутимого Аскольда, который, как мне показалось, едва заметно усмехнулся.
— Будьте осторожны, часа два назад какие-то люди, что-то скидывали на тропу, предупреждает тесть.
— Интересно, — Аскольд насторожился и раздувает ноздри, а я знаю, это так проявляется у него в высшей степени недоумение.
— Что скидывали? — не понял я.
— Мы не смотрели, решили подождать до утра. Кто его знает, зачем люди бродят по ночам, — тесть подбросил поленце в костёр, — на звук, какие-то мягкие предметы, похоже на куски мяса.
— Забавно, — вздёргивает бородку Аскольд, а черты лица разглаживаются. Он с пренебрежением хмыкает, с лёгкостью вонзает копьё в землю, смотрит в темноту, деланно зевает.
— У тебя, по этому поводу, есть соображения? — обращаюсь я к нему.
— Вероятно, да. Мы сильно разозлили ребят Вилена Ждановича, а они так прочно обосновались на берегу, часть народа лихо взяли в оборот. Для них ловят рыбу, дерут со скал моллюсков, одним словом, ударными темпами создают пролетариат… или рабов, пока не сильно вдавался в подробности, и к нам уже подбирались, но в нашем лагере скопилось достаточно крепких мужчин, отогнали и даже кому-то наваляли по шее. Хлопчики просто взбесились, они давно отвыкли от подобного отношения. В прежней жизни, от одного лишь их взгляда, простой обыватель мочился в штаны, а сейчас — без раздумий — в морду. Народ можно понять, после стольких стрессов слетает с катушек, чуть задень, взрываются. Вот так, одного из телохранителей Вилена Ждановича, с тропы спустили, а кто-то его ещё и дерьмом обмазал и всё отчего, тот, просто безобидно обмолвился, что женщинами надо поделиться, у них якобы мало, — Аскольд неожиданно беззвучно смеётся, словно всё это для него забава. Я дико глянул на него, с удивлением спрашиваю: — Это всё произошло, когда я с Семёном бродил по лесам? — Он дурашливо кивает, лицо у него простое-простое, но в глазах я замечаю такой лёд, что внутренне содрогнулся, а он дружески хлопает меня по плечу: — Идём, или как?
Мы поднимаемся, подсвечиваю тропу тусклым лучом фонаря, стараемся не наступать на осыпи, но некоторые камушки выскакивают и с шуршанием скользят вниз. Мне не по себе от того, что могу скатиться к обрыву вслед за ними, но, стиснув зубы, проворно двигаюсь вперёд. Я обостряю все чувства, внутри меня всё словно гудит, до того я напряжён, и до меня долетает запах сырой рыбы, я поворачиваюсь к Аскольду, тот взглядом подтверждает, что тоже учуял. Вскоре натыкаемся на кусок белуги, наверное, той самой, что отобрали и Катерины. Ещё, через некоторое время, у самого выхода, ещё на один.
— Что скажешь? — заинтригованный спрашиваю я, ковыряя обсидиановым наконечником копья, белое мясо рыбы.
— Проще пареной репы, — ухмыляется Аскольд, — как говорится: «Не рой другому яму, сам в неё попадешь».
— Я, так понимаю, бойцы из лагеря Вилена Ждановича, не успокоились, решили к нам подманить медведя.
— Подманили, — по своему обыкновению бесшумно смеётся Аскольд, аккуратно отпихивает рыбу в сторону: — Заберём на обратном пути, только бы лисы его не унюхали.
— Здесь есть лисы? — на меня повеяло чем-то родным и близким, я этих зверей связываю с прошлой жизнью, и мне становится грустно, даже глаза влажнеют.
— Это не те лисы, что мы знали. Видел одну, с волка, морда хитрая, наглая, шерсть выпадает, камнем отогнал, когда она близко к лагерю подобралась.
Мы выбираемся на поверхность. Фонарик я выключил, нельзя привлекать внимание. Принюхиваюсь, ощущаю ещё один запах сырой рыбы. Идя по нему как по компасу, выходим на знакомую мне до боли тропу, ведущую к валунам. Останавливаюсь, крепче перехватываю копьё, Аскольд понимающе произносит: — Это там вы спасли женщину с детьми?
С угрюмым видом киваю и вслушиваюсь в ночные звуки. Тихо, под порывами утреннего ветерка нежно шуршат гибкие стебли травы, да вкрадчиво пищат мыши полёвки, решившие до восхода солнца полакомиться сладкими дикорастущими злаками. Прошелестела змея, вялая от ночного холода. Над землёй, последний раз пронеслись летучие мыши и поспешили в объятия леса, чтобы отоспаться к следующей ночи. Других звуков, тревожащих мозг, я не слышу и с удовлетворением произношу: — Слоны, вроде ушли, — но этот факт меня больше тревожит, чем успокаивает.
Аскольд внимательно смотрит в темноту, затем, тряхнул бородкой, ободряюще произносит: — Никита, медведя там точно нет, он поволок человека к себе в логово, там будет им лакомиться. Это у тех гор, я правильно думаю?
— Ты, конечно, прав, — я с остервенением поскрёб себе затылок. — Но вдруг ты ошибаешься и он затаился здесь.
— И такое может быть, — пожимает плечами Аскольд и я вижу в его глазах нечто змеиное и холодное. С удивлением понимаю, я совсем не знаю своего друга. — И всё же я считаю, медведя здесь нет, меня никогда не подводила интуиция, — он ободряюще улыбается: — Пойдём, князь, взбодримся перед утром, — неожиданно говорит он и подмигивает.
— Это ты к чему меня так назвал? — опешил я.
— Корона на твоём плече, истинно княжеская. Когда ты сегодня мылся у родника, я глаз с неё не сводил. Заметь, многие в нашем лагере считают, что не просто у тебя такой знак.
Я ухмыльнулся: — Не говори чушь, ты же знаешь, как эта корона получилась, часть шрамов по детской глупости, а последний — по недоразумению.
— И всё же, такие знаки появляются не просто так.
— Ерунда это всё, — я немного польщён, но и также раздосадован, это накладывает на меня ещё большую ответственность. — Князь, — скептически улыбаюсь я, — забавно.
— А ты подумай над значением этого слова. Что касаемо меня, то мне оно нравится, — простодушно говорит Аскольд.
— Ладно, опричник, — ухмыльнулся я, — пошли, медведь нас уже заждался.
Без происшествий добираемся до места трагедии, трава у самых валунов скомкана, кровищи, словно порося зарезали. Вероятно, люди пытались спрятаться, но не успели. Огромные медвежьи следы внушают уважение, настоящий исполин. Нашли и пистолет, но сжёванный острыми зубами. Сую его в карман, хороший металл, в хозяйстве пригодится, ножики, скребки сделать, сейчас даже пустая консервная банка на вес золота. Как всё быстро поменялось, ничего не стоящие вещи взлетели в цене, а то, на что буквально молились, вызывает, если не омерзение, то равнодушие. Когда разжигали костёр, кто-то подсунул под огонь пару сто долларовых бумажек, чтобы ветки лучше разгорались, и прозвучала ехидная реплика: «Пытался в туалет с ними сходить, да жёсткие и формат мелкий, хорошо не подотрёшься — морской галькой удобнее».
— Медведь стал типичным людоедом, очень неприятно, ситуацию необходимо решать, — задумчиво говорит Аскольд.
— Завтра вход в лагерь загородим кольями. А дальше попробуем пощекотать нервы мишке, да так, чтоб дорогу к нашей тропе забыл, — не рисуясь, произношу я.
Аскольд, странно смотрит на меня, и спрашивает: — А ты знаешь, как можно убить медведя?
— Пока об этом не думал, — вздыхаю я.
— Медведя убить непросто, но у него есть несколько уязвимых мест, если туда попасть, то даже стрелой можно завалить такого гиганта. Вот, даю тебе бесплатный совет: Если стрелять сбоку, надо чётко попасть в основание уха или же между ним и глазом, а если бьешь спереди, то прямо в глаз или между ними, если в угон — в соединение затылка с шеей, но чтобы стрела не проскользнула по холке.