— Будет отдыхать, — я с раздражением сплёвываю и подскакиваю к сибирякам, помогая направить дерево в нужную сторону.
Я совсем забыл о сельском учителе, мы до изнеможения обрубаем ветви, затем принимаемся за другое дерево — стоит треск, ругань, летят в стороны листья и сучья. Несколько часов непрерывной титанической работы, но вот, ещё шесть брёвен лежат в сочной траве, до вечера нужно их перетащить в лагерь.
Отдыхаем, в глазах мелькают мухи, я с ужасом думаю, что такой темп нужно выдержать ещё дня два, а от учителя толку никакого. Аскольду говорить не буду, а то придумает для бедолаги другое наказание. А, кстати, где он? Я выглянул из наваленных веток — все на месте: отдельно от нас — два брата, сибиряки расположились рядом со мной, а учителя нет.
— Куда он делся? — я с усилием поднимаюсь. Один из братьев злобно ухмыляется: — Я ему пообещал помощь, — с угрозой произносит он, — а тот, возьми, да и прыснул в заросли.
— Что сделал, прыснул, сбежал, что ли? — не понял я. — Куда, в лагерь?
— Дёрнул в сторону тех гор, — хохотнули братья.
— И вы его не остановили? Ну, я вами ещё займусь, подъём! — заорал я.
Сибиряки вскакивают, хватаются за копья, братья откровенно ржут.
— Что случилось? — звучат встревоженные голоса.
— Учитель пошёл в сторону логова медведя! — я с силой вгоняю остриё копья в ствол дерева.
— Тише! — один из мужчин касается пальцем губ.
Мы замерли, даже братья утихли. Внезапно раздаётся далёкий рёв и крики, полные страдания и боли, но всё быстро смолкает, вновь тишина, лишь чирикнула птица, и прогудел шмель.
— Отмучился, — мужчина с лицом морёного дуба, я его знаю по прозвищу, Прелый, перекрестился. — Никчемный был парнишка, но не злой… жалко.
Братья заржали, но слышится хлёсткий удар и кто-то из них обиженно заскулил. Мне хочется их убить, просто зуд, какой, с ненавистью смотрю в их наглые лица, они пытаются кривляться, показывая этим свою значимость, но встретившись с моим взглядом, бледнеют.
— Вот что я думаю, а не послать ли вас к арктодусу? У меня зреет ощущение, что от вас толку как от козлов молоко. Зачем мне лишние проблемы? — я оборачиваюсь к сибирякам. Самый старший в их группе мужчина, Арсений Николаевич, он почти старик, но до сих пор крепкий и моложаво выглядящий, одобрительно кивает, в его глазах мрак, он с удовольствием поглаживает огромное копьё, мне кажется, едва сдерживается, чтобы не запустить его в подонков.
Тот, у которого выбиты передние зубы, напрягается, бросает вороватый взгляд на людей, слышит насмешки, оборачивается к брату, тот вжимает голову в плечи, с опаской глянул в степь и словно дёргается в конвульсиях: — Это не по закону, — проскулил он.
— По какому такому закону? — я откровенно потешаюсь. — Мы ещё их не составили, князю Аскольду всё некогда.
— Это неправильно, оценивать нас как того доходягу, — сплёвывает беззубый, — мы правильные пацаны…
— Меня тошнит от вашего жаргона! — резко перебиваю я его. Братья расценили мой взрыв по-своему, переглянулись, и неожиданно бросились в лес.
— Стойте, придурки! Да никто вас не собирается гнать к медведю… я пошутил! — запоздало выкрикиваю я.
— Набегаются, сами приползут, — с брезгливостью произносит молодой парень.
— Идиоты, они побежали в сторону, где живёт то членистоногое, — я в замешательстве и чувствую, что совершил преступление, ведь там, их ждёт верная смерть.
— Ну, и ладненько, хлопот меньше, — успокоился Прелый.
— Их необходимо остановить, — ощущая вину, говорю я.
Арсений Николаевич с уважением смотрит на меня, но в глазах не соглашается: — Ты ещё совсем молод, Великий князь Никита, быть добрым, это хорошо… но не всегда, сам не поймёшь, как на шею сядут, и не сбросишь уже никогда. Если так распорядилась ситуация, зачем рвать жо…у. Что касаемо меня, я и раньше не видел в них людей, а сейчас и подавно.
— Но они люди, ведь так? — подавленно произношу я.
— Не знаю, — брезгливо кривит губы Арсений Николаевич. — Ох, Великий князь, не обтрепала тебя ещё жизнь, — с заботой и участием говорит он и мне становится стыдно: — Ну, и ладненько, — как и Прелый говорю я, — набегаются, бог даст, приползут.
— Вот это по-нашему! — хлопает меня по спине мозолистой рукой Арсений Николаевич.
Странно, но брёвна мы таскали как обычно, даже не так устали, когда с нами были два брата, вероятно, они больше косили, чем работали… а хрен с ними!
Народ занимается забором, смотрю с гордостью на людей, с каким воодушевлением работают, слышится ругань, но и шутки и смех — здорово, всё налаживается.
— Никита Васильевич, — я слышу робкий женский голос, оборачиваюсь, встречаюсь с требовательным взглядом полногрудой девицы, — я Ксения, — она замолкает, опускает взгляд.
— Ксения, Ксюха? — переспрашиваю я и у меня защемило под сердцем.
— Конечно, я была стервой, дрянью… я и без этой злосчастной сковородки его люблю… вот сейчас это поняла… как была не права. Вы извините меня и его, Никита Васильевич, накажите лучше меня, а его отпустите. А где он?
Меня словно пронзило током, отвожу глаза, она неожиданно хватает меня за грудки: — Что вы с ним сделали?!
— Несчастный случай, — с трудом произношу я, — он погиб, но не как вор, как нормальный честный гражданин.
Она отшатывается, в ужасе смотрит на меня и начинает выть, тонко по-бабьи, и от этого становится жутко.
Сижу на берегу моря, ночь, луна окрашена в кровавые тени, на душе неспокойно и гадостно.
— Что такой смурной? — Аскольд присаживается, бросает в воду жменю мелких голышей и наблюдает, как они, вспыхивая, исчезают радостным фейерверком в тёмной пучине моря.
— Арктодус вновь полакомился человечиной, так больше терпеть невозможно, его надо убить.
— Что ж, проведём разведку с боем, засиделся я в лагере, — соглашается мой друг, ободряюще хлопает о плечам, — не переживай так… а той бабе будет наука, я б отстегал её по голой жо…е, чтоб впредь умнее была.
— Ей и так досталось, — я зачёрпываю гальку, швыряю в воду и наблюдаю, как в глубине расцветают огненные пятна.
Вылазку назначили произвести на рассвете, князь Анатолий Борисович, выделяет уже известных мне сибиряков, вооружённых тяжёлыми копьями. Утром, когда ночных сверчков сменили трескучие кузнечики, мы выходим из города и, по свежей росе, бредём по тропе, навстречу приключениям на свою… голову. Тетиву на мощный лук нацепил заранее, Семён волочёт дубину, украшенную осколками обсидиана, Аскольд, блочный лук, по силе не уступающий моему, но более лёгкому в обращении.
На плато я останавливаю группу у тропы, по которой прошлый раз мы так неблагоразумно пошли. Меня неприятно удивило то, что она приблизилась прямо к обрывам, о чём наличествовало полёгшая под брюхом существа сочная трава и голубоватая слизь. Прислушался. Кровь быстрее побежала по венам, все чувства обостряются, из глубины души выползает некая древняя непонятная сила, будоражащая сознание: вновь множество запахов обволакивают меня, благоухает мятой, свежестью лимонника, горечью бессмертника, мёдом диких пчёл, навозом копытных и… я вздрогнул от отвращения, ветер донёс до моих ноздрей гнилостный, смрадный запах смерти. Кто скажет, что она не пахнет? Ещё как пахнет! Волоски на теле вмиг приняли боевую стойку, мурашки ползут по телу, словно большие африканские сороконожки, а рот наполняется вязкой слюной.
— Туда нельзя, — я с трудом шевелю языком в пересохшей гортани.
— Медведи? — встрепенулся Аскольд.
— Это, то членистоногое, сожравшее ребят.
— Нас много, завалим? — с сомнением говорит Аскольд.
— Нет, князь, не получится, оно чужое, даже для этого мира, — где-то в моём сознании гнездится данная уверенность. — Эта тварь страшнее медведя, — мне словно со стороны некто подсказывает эти сведения.
— Придёт время, и мы его уничтожим, — Аскольд пригладил бородёнку, принявшую боевую стойку.
— Но не сейчас, — говорю я, хотя жажду мести за погибших жуткой смертью парней, — в обход тропы пойдём, лесом, к тем горам с боку зайдём.
— Давно хотел погулять в лесу, — усмехается Аскольд.
— Согласен, князь, лучше погулять в лесу, — как боевой конь щёлкает челюстями Семён, — и домой, доделаем ограду, чего ещё надо, — браво добавляет он.