Звенящая яркой юбкой, расшитой монетами, сверкающая улыбкой и украшенная роскошной копной пышных волос девушка славировала между столиками и упала прямо на колени Хонбина, приобняв его за шею. Ничуть не смущаясь этого, он подхватил её свободной рукой и, прижав ближе, поцеловал в шею.
— Неужели я дождалась? — заговорила она на арабском, который молодой человек выучил за годы странствий. — Не верю своим глазам, что ты пришёл ко мне спустя всего-то две недели!
— И, к сожалению, я пришёл попрощаться надолго. — Улыбка сошла немного с её губ, но горящие от радости встречи глаза не потухли. Хонбин виновато опустил взгляд. — Прости, но нам нужно уехать на несколько месяцев домой…
— Ты вернёшься? — с надеждой спросила она, убрав ту манеру речи, которой обычно общалась со всеми остальными клиентами, лукавую, зазывающую, фальшивую, хотя и искусную. С этим прекрасным героем, покорившим её до того бумажное сердце, она становилась настоящей.
— Если нужно будет…
— Нужно! Мне нужно, — жарко заверила она и, изначально связавшийся с ней, как с девушкой легкого поведения, Хонбин пожалел, что позволил её чувствам преобразоваться из трудовых в очень личные. Но иначе у них не было бы важного информатора, добывавшего любые сведения, порой рискуя и жизнью.
— Значит, вернусь, — пообещал он, предугадывая, что такую область навсегда покинуть нельзя. Десятилетиями тут творится кавардак, с чего бы ему прекратиться от очередного их подвига? Не пройдёт и полугода, как нужда во вмешательстве появится. — А сейчас… ничего не слышно? Всё спокойно? — Эн и Лео, сидевшие рядом, понимали уже многое, но один говорить более-менее сносно на арабском ещё не научился, а другой не говорил вообще. Им оставалось лишь частично греть уши и разглядывать публику зала этой упрятанной под землю таверны.
— Я бы хотела солгать, что замышляется ужасное, чтобы ты остался, — девушка вздохнула, приподняв и опустив глубокое декольте в хорошей близости к взору Хонбина. — Но нет. Никаких происшествий, аш-Шайтан[3] их подери!
— Ну вот и славно, — опустил ладонь парень на её колено. — Это говорит о том, что я качественно делаю своё дело.
— Ты очень качественно всё делаешь, — наклонилась осведомительница к его губам и некоторое время они молчали, пленники огненного поцелуя. Беззвучно цокнув языком, Эн уставился в противоположную сторону, гадая, расслабиться этой ночью или не надо. — А! — вспомнила что-то девушка, без желания оторвавшись от Хонбина. — Разве что вам будет интересно посмотреть на местное судилище. Это единственное, что грозит произойти на днях. Завтра в полдень.
— А что такое? — уже отринув все заботы, не сосредотачиваясь на прослушивании, Хонбин зарывался лицом в пряди волос, вдыхая их сандаловый аромат. — Что за судилище?
— Казнь за измену. Вы же знаете, женское прелюбодеяние тут карается смертью. — Она захохотала, как бы показывая, насколько не сходится иногда условленное с осуществляемым.
— Знаю, и что же, кто-то всё равно решается на это? — хмыкнул Хонбин.
— Видимо решается. Вот завтра и получит. Ей отрежут нос и позже забросают камнями.
— Двадцать первый век называется! — откинулся на спинку стула Эн, возмущаясь на родном языке, будто комментировал радио. Лео настороженно уставился на рассказчицу. Толкнув в бок локтем сидящего рядом Хоакина, он вильнул головой. Тот кивнул понимающим жестом и обратился к Хонбину: — Бродяга, попроси её выложить подробности.
— Так, и что, сильно провинилась подсудимая?
— Не думаю, — девушка пожала плечами. — Кажется, ей шестнадцать лет. Её выдали замуж четыре года назад. Да, в предгорье традиции ещё на уровне варварских. Так вот, она вроде бы пыталась сбежать из дома мужа. Или сбежала… Но её поймали. Муж обвинил её в измене, а это ведь такой позор! Семья вынуждена смывать его кровью. А уж что она совершила на самом деле — кто ж вникать будет? — Лео осторожно поднялся, не выступая из полумрака у стены. Достав из складок местной мужской одежды — помеси халата с длинной рубашкой, — листок бумаги и карандаш, он быстро написал на нём что-то и через стол протянул Хонбину. Тот принял записку.