Вокруг Катрин поднялся сильный ропот. Народ Монсальви, до сих пор молча и внимательно следивший за разговором, начал показывать зубы. Насмешливый голос кумушки бросил со стены:
— Посмотрись в зеркало, Беро! Уж не принимаешь ли ты себя за юнца? У нас еще остались мужчины получше и половчее тебя! А твое покровительство…
Продолжение этой фразы в устах Гоберты вызвало улыбку у Катрин и рев восторга у ее окружения, разразившегося разными шутками и ругательствами, которые аббат тщетно старался прекратить. Люди Монсальви ненавидели волка Жеводана еще больше, чем боялись его, а вид отрезанной головы, кровь из которой стекала на ноги лошади Гонне, усиливала их ярость. Сжимались кулаки, и уже несколько камней полетело в сторону четверых неподвижных всадников. А один из камней, брошенный чьей-то уверенной рукой, попал в стальной шлем Жана, изрыгнувшего проклятие. Старый Беро поднялся на стременах и в бешеной злой» выдал истинные причины своего нашествия.
— И все-таки я войду к вам, вы, орущие свиньи, и перережу вас всех в вашем свинарнике. Я хочу этот город, и я его получу, как получу тебя, бургундская шлюха! А когда этот напыщенный осел Арно вернется из своих военных прогулок, он найдет ворота запертыми, а свою жену — в моей кровати! Если только она мне еще будет нужна после того как пройдется по рукам моих людей! Ты спрашивала, что мне здесь нужно, Катрин? Я тебе отвечу: сначала твое золото, а потом ты сама!
Одним движением мадам де Монсальви восстановила тишину в возмущенно роптавшей толпе. Казалось, что оскорбления мародера ее не достигли.
— Мое золото, говоришь ты? Какое золото?
— Ладно, моя красавица, не строй из себя невинность! Большой неосторожностью был тот ваш праздник по случаю крестин твоей дочери Изабеллы. Конечно, великолепно было принять старую королеву и коннетабля, но в то же время это позволило всем оценить богатство твоего замка и всего, что в нем находится. Ах! Восхитительное зрелище все эти ваши ковры, шелковое белье, большие буфеты, забитые золотой и серебряной посудой! Ей-богу, я хочу свою долю.
— По какому праву?
— По праву сильнейшего, черт возьми! Если бы ты знала мою башню в Апшье, то поняла бы, что мне необходимо обновить, обстановку. Но особенно мне нужна кровать, большая пуховая кровать, мягкая, теплая и с прелестной блондинкой, чтобы меня согревать. Что же касается моих людей, то они удовольствуются этими кудахтающими курами, которые тебя окружают…
Жителям Монсальви этого было достаточно. Их терпению наступил конец. Катрин не успела открыть рот, как очутилась между двумя лучниками, чьи пальцы уже натягивали тетиву. Стрелы вот-вот должны были просвистеть, чтобы смыть кровью оскорбления и угрозы, но за мгновение до этого быстрый, как молния, аббат Бернар вскочил на стену со скрещенными руками. Он понял, что надо продолжать тянуть время, смерть старого Беро ничего не решит.
— Не стреляйте! — крикнул он. — Еще не пришло время! Не теряйте хладнокровия, ведь этот человек только того и ждет! А ты, Беро д'Апшье, перестань оскорблять Бога и людей! Даже в Жеводане известно, что земля эта принадлежит лежит церкви и графскому фьеру. Это место — двойное и кто осмелится посягнуть на него, посягнет на своего сюзерена — самого Бога.
У меня достаточно времени устроить свои дела с Богом. Когда я заполучу эту землю, я сделаю Богу подарок из того золота, что найду здесь. У меня есть очень покладистый капеллан: три «Отче», три «Радуй»и полдюжины месс, и он сделает меня белее ягненка, я выпотрошу все это крысиное гнездо.
— Тебе уже было сказано, что здесь нет золота. Мессир Арно, уходя, унес с собой все имевшиеся в замке деньги…
— Я удовольствуюсь обстановкой, — проговорил упрямо Дпшье. — А потом, скоро весна. По этой дороге будут проходить целые стаи торговцев на южные ярмарки, и толпы паломников будут стекаться по дороге на Конк и в Испанию. Может, вы и пристанище, но вы же еще и собираете пошлину. Разве нет, святой отец? А пошлина — прибыльное дело! Даже если великолепный Арно и увез золото, все равно что-то осталось и появится еще… Теперь ты понял?
Да, аббат понял, поняла и Катрин. Этот бандит приехал не так, как остальные, — ограбить, сжечь и исчезнуть; он пришел обосноваться здесь и требовать огромный выкуп с тех, кто путешествует между верхней Овернью, долиной Лот и богатейшими южными землями, — в Монсальви сходились все самые важные дороги!
Приступ гнева вытолкнул аббата на стену.
— Ты забыл только об одном, негодяй: о сеньоре этих мест! Даже если тебе удастся нас победить, даже если ты овладеешь городом, да не допустит этого Господь, знай, что рано или поздно Арно де Монсальви вернется. Его рука еще тяжелее твоей, и тогда уже ничто не спасет тебя от, его мести. Помни, что его любит король, а коннетабль — наш друг.
— Возможно! Если он вернется! Но только что-то подсказывает мне… он не вернется. Итак, тем более нам следует все уладить немедленно…
— Он не…
Голос Катрин захлебнулся в крике, переходящем в рыдания. Аббат сжал ее руку и прошептал:
— Успокойтесь! Не показывайте вида, что придаете Качение его словам. Ему нужно вывести вас из равновесия, чтобы вы допустили какую-нибудь глупость. Впрочем, слышали — спорить стало уже невозможно.
— И в самом деле, настоящий шквал возмущений, рева охватил все стены; на бандитов обрушился град камней, и они вынуждены были отступить. К тому же начал накрапывать ледяной мелкий дождь. Они повернули к лагерю находившемуся на полпути между городом и Пью-де-л Арбо чьи развалины были освещены огнями их кухни.
В то время как сыновья удалялись с полнейшим равнодушием и не выказывали ни малейшего интереса к проявлениям народного гнева, Беро несколько раз обернулся и показал городу кулак.
Катрин спустилась со стены и посмотрела на лица окружавших ее людей. В свете факелов они казались красными и все еще пылающими от гнева. Она слышала слова поддержки и преданности.
— Мы выстоим, госпожа Катрин! Не бойтесь: стены крепкие, а у нас достаточно смелости. — Старый бандит скоро пожалеет о том, что пришел сюда. И не завтра еще он овладеет нашим городом.
Машинально Катрин им улыбнулась, пожимая протянутые к ней руки, но внезапно раздался голос торговки полотном Гоберты:
— Что это он там говорил, что мессир Арно не вернется? Воцарилось молчание. Толстуха Гоберта во всеуслышание высказала тайную мысль, мучившую госпожу, и тот вопрос, который каждый задавал себе. Вмешался аббат. Он хотел прогнать тревогу из сердца Катрин.
— Не беспокойтесь, — успокаивал он ее, — мы это скоро узнаем. Даже если предположить, что сказано это было не только из желания сломить наше мужество. Если у него есть какой — то план, он обязательно обнаружит его; он угрожает и пытается вынудить нас, госпожа Катрин, на опасную вылазку, зная, что на голой равнине мы беззащитны.
Все еще дрожащей рукой Катрин провела по влажному лбу.
— Если бы вас не было рядом, отец мой, я думаю, что решилась бы на эту безумную атаку. А это, конечно, самое последнее дело… Теперь нам надо собрать совет и обдумать дальнейшие действия. Нетрудно догадаться, нам придется выдержать осаду, и мне нужны добровольцы…
Галерея понемногу опустела. Кроме вооруженных часовых, которые до наступления утра должны были бодрствовать и быть готовыми к любому сюрпризу, каждый вернулся к себе, чтобы проверить запасы и молить Бога о спасении города и его жителей от жадных грабителей. Только именитые горожане города направились в замок, где должен был состояться совет.
Как это происходило обычно каждый месяц, они все встретились в главном зале, украшенном коврами из Арраса Пбюссона, теми самыми, что раздразнили алчность Беро Апшье. В центре стояла скамья, где еще совсем недавно сеньор Арно де Монсальви, в камзоле из черной замши с золотой цепью на шее, принимал их. По традиции советы проходили поздним утром, у яркого огня, и мессир Арно всегда посылал по кругу несколько бочонков вина, настоянного на травах, чтобы потом люди его славного города могли работать с большим воодушевлением.
В этот вечер все было иначе. Конечно, огонь в огромном камине горел как обычно, только своды главного зала были заполнены ночными тенями, а по стенам, над цветной изгородью знамен, плясал яркий свет факелов.
Снаружи не слышно было обычной утренней возни, смеха служанок и криков птиц. Была ночь, полная грозного тягостного молчания, а на скамье сеньора сидел не он сам — мощный рыцарь, а хрупкая молодая женщина, никогда еще не казавшаяся такой беззащитной.
Подле нее, разумеется, была видна черная сутана аббата Бернара, его бритая голова и погруженное в мысли лицо. Он был тонок, как клинок, а душа его была закалена как сталь. Но он был человеком церкви, человеком молитвы, и его высшим оружием были самоотречение и любовь к ближнему, тогда как наступивший час был часом грубой силы.
Со своей стороны, мадам де Монсальви смотрела, как один за другим входят ее люди, и удивлялась, что они, такие знакомые и привычные, стали вдруг совершенно другими. Ее глаза останавливались на каждом из них. Они были Уроженцами этой земли, такими же суровыми, как она сама. «Этим вечером, в своих черных праздничных куртках, надевавшихся всегда, когда им предстояло» войти»в замок, с длинными черными волосами и густыми усами, они поразительно напоминали своих предков, тех самых овернов, которые основали империю, придумали слово «независимость», а затем навсегда выбрали верность как основную черту характера.
Люди Люрэна и Битюита, овернских императоров, отравлявшиеся на войну в серебряных колесницах и в сопровождении своры собак, должно быть, имели как раз такие лица и такие широкие плечи. Один за другим прошли перед владелицей замка все ее люди. На каждом останавливала она свой взгляд. Там был Люсьен Пюэк, мельник, толстый, как бочка, чья куртка постоянно лопалась на животе, но который одной рукой мог поднять мешок муки; Огюст Мелвезен, торговец воском чьи свечи были лучшими во всем Карладесе и чьи румяные щеки, казалось, несли вечный отблеск его товара; гигант Антуан Кудерк, похожий на косматого циклопа, с невообразимо длинными руками, работавший одновременно и кузнецом и каретником, с васильковыми глазами на вечно чумазом лице. Были там и два брата-ткача Кару: старший. Мартен отец несчастной малышки Бертиль, и Ноэль, муж Гоберты самой большой острячки Монсальви. Оба брата были очень похожи, несмотря на разницу в шесть лет: одинаковые худые лица с плоскими щеками, одинаковые висячие усы, придававшие их сжатым ртам презрительное выражение, одинаковые сутулые спины из-за постоянной необходимости сгибаться над станком. Но природное благодушие осталось только у Ноэля. Мартен был сломлен смертью своей малышки. Он стал мрачен, им овладело страстное желание отомстить негодяю, из-за которого его дочь «обрекла себя на погибель и вечное проклятие на Небесах…»
Далее шел Жозеф Дельма, жестянщик, веселый малый, целыми днями напевавший бурре5, выбивая ритм на своих котлах. Сегодня вечером Жозеф не пел, как обычно:
Горы, долины, солнечный свет —
Ничто мне не мило без моей Жаннет!
Все они в полном молчании уселись, как обычно, на низеньких скамеечках вокруг скамьи своего сеньора. В центре восседал Сатурнен Гарруст, бальи, важный по обыкновению, с широким подбородком и весьма ироничным выражением лица.