— Я отдам себя только по любви и полюблю только достойного меня человека… — говорила она, прикрыв свои огромные глаза.
Она уже достигла двадцать пятой весны, не выбрав себе мужа, поощряемая, правда, в этом Огюстеном, который боялся потерять такую хозяйку.
— Никто из этих мужланов не достоин тебя, моя жемчужина, — говорил он ей, поглаживая ее бархатистую щеку, — ты стоишь знатного сеньора!..
Ясно, что с такой жизненной философией у Огюстена было не так-то много друзей среди молодых людей, а старики пожимали плечами и советовали своим сыновьям запастись терпением. Должен наступить день, когда Азалаис, устав ждать» сеньора «, заметит, что время уходит и молодость не длится вечно. И тогда она решится взять мужа.
Мечты Огюстена о браке его приемной дочери дошли до ушей Катрин, как и до всех остальных в городе. Донасьена, солидная супруга старого Сатурнена, высказала свое возмущение, но Мари Роллар, жена Жосса, которая вынесла из своего пребывания в гареме странную осведомленность о женской природе, немедленно поставила все точки над» и «:
— Огюстен говорит о» сеньоре «… но дочка его думает о мессире Арно. Надо видеть, какими глазами она смотрит на него, когда верхом на лошади он проезжает по городу; кошка перед миской со сливками! И когда она делает перед ним реверанс, то это вовсе не из смирения.
— Ты говоришь глупости, Мари, — ответила тогда Катрин, — Она бы не осмелилась метить так высоко.
— У девиц такого сорта от большой высоты голова не кружится, можете не сомневаться.
Помимо воли, мадам де Монсальви испытала неприятное ощущение. Она была уверена в любви мужа и не боялась, что какая-то деревенская девушка сумеет расставить ему ловушку. Однако Азалаис напомнила ей о двух женщинах, которых она боялась больше всех в жизни: Мари де Комборн, кузине, любовь которой к Арно довела ее до преступления и Зобейде, сестре султана, так долго державшей его в заточении. Она сочетала в себе черты обеих — и внешностью и характером. И иногда, когда кружевница заходила в замок предлагая свой товар — воротничок или вуаль, — Катрин казалось, что перед ней земное воплощение женщины-демона, посланной отнять ее любовь.
Конечно, и Мари и Зобейда умерли, и умерли от руки Арно, заколотые кинжалом с серебряной насечкой, который всегда был для Катрин защитой и талисманом, но кто может загадывать на будущее и предугадывать поступки мужчины!
Родись Катрин в доме сеньора, она не обратила бы внимания на эту девушку. Она считала бы для себя недостойным ревновать к кому-то из вассалов, затерявшихся среди многих подобных. Но дочь Гоше Легуа, золотых дел мастера с Моста Менял, была лишена подобного высокомерия. Она знала по собственному опыту, что любовь может толкнуть девушку из буржуазной семьи на отчаянные поступки. Она знала, что нельзя презирать и недооценивать противника…
Со времени отъезда мужа Катрин уже немного забыла смутные опасения, которые внушали страстные глаза Азалаис. Их совершенно стерла надвигающаяся на город опасность. Однако, заметив кружевницу среди слушательниц Гоберты, Катрин невольно нахмурилась. Может быть, потому, что Азалаис держалась в стороне и была излишне спокойна, а возможно, из-за насмешливой полуулыбки и легкого презрения, с которыми она оглядывала остальных горожанок. Можно было подумать, что их дальнейшая судьба и судьба всего города ее не касаются.
С приходом владелицы замка энтузиазм удвоился. В минуту опасности она была душой Монсальви, и каждой женщине было приятно, что она сейчас рядом с ними.
Они окружили ее тесным кольцом. Так же как и их мужья, они были обеспокоены тем, что такая непосильная задача ложится на ее хрупкие плечи, и одновременно считали, что она способна совершить чудо. Разве не отправилась она за своим мужем прямо ко двору султана и не привезла его обратно здоровым? А ведь он столько времени провел в лепрозории. Никто в Монсальви не хотел верить, что мессир Арно на самом деле не был болен проказой. Для всех это было чудом исцеления, совершенным святым Иаковом и любовью госпожи Катрин.
Ее любили за красоту, за доброту и смелость. Ей поклонялись за то, что она олицетворяла любовь редкую, достойную прекрасных рыцарских романов. И сейчас вокруг нее не было ни одной женщины, в ушах которой не звучал бы грубый голос Беро д'Апшье, пророчившего конец Арно де Монсальви.
Все втайне о ней беспокоились, искренне разделяя тревогу, поселившуюся в ее сердце, и все были восхищены ее мужеством и были признательны ей за улыбку, с которой она отвечала на вопросы женщин.
Это было нелегко. Они говорили все хором, желая знать, что делает противник, закончил ли он осадные приготовления скоро ли начнется атака и так ли он силен, как предполагалось.
Громогласной Гоберте удалось перекричать всех.
— Это еще далеко не все, — сказала она. — Страшный конец брата Амабля ничего не решил. По-моему, надо думать о том, чтобы послать нового посыльного.
— А как ты пошлешь его, твоего посыльного, — возразила ей Бабе Мальвезен. — Теперь и ворота не откроешь без риска получить стрелу! Перебросить его через стены, моля Бога о том, чтобы отнес подальше?
Презрительно пожав плечами, Гоберта выкрикнула:
— И где только твоя голова! В замке есть подземный ход; для чего он вообще нужен, если не для таких случаев?..
Действительно, в те времена, когда Катрин и аббат Бернар восстанавливали в Монсальви старый замок Пюи-де-д'Арбр, они не преминули сделать особый заказ мастерам и снабдить его этим ходом на тот случай, если надо будет срочно покинуть замок во время осады. Как было принято, секретный ход начинался из донжона, вел в поле и терялся в скалах и густых зарослях кустарника, которым придали самый естественный вид.
Этот подземный ход был в своем роде произведением искусства — внутри он был снабжен различными защитными приспособлениями, чтобы враг, обнаружив случайно выход не вздумал пробраться по нему в город. Но было совершенно очевидно, что о вещах такого рода не следовало трезвонить на всех углах.
Жестом Катрин попросила замолчать и бросила: Мы думали об этом, но, умоляю, Гоберта, не кричите громко. Вас могут услышать.
— Кто же это, госпожа? Не прячется же враг в наших домах?
— Нет, — улыбнулась Катрин, — но ваш голос разносится далеко, моя дорогая. Вы могли бы, как Орлеанская Дева, стать во главе армий, к тому же я знаю, что вы глубоко почитаете…
Страшный грохот молотка прервал ее на полуслове. Он донесся из дома, где жил Огюстен, приемный отец Азалаис. Дверь в его мастерскую была открыта, и можно было деть разлетающуюся во все стороны стружку.
Катрин повернулась к кружевнице:
— Ваш отец работает с таким жаром. Чем это он занят?
— Он делает гроб. Первый… гроб для брата Амабля!
— Первый? Он что же, рассчитывает, что будут другие?
На губах Азалаис показалась улыбка, и она посмотрела на Катрин с едва скрываемой дерзостью.
— Будет еще много других, и вы это прекрасно знаете госпожа Катрин! Пусть осада длится сколько угодно, и пусть город будет взят — мой отец не останется без работы. Вы же отлично знаете, что их будет очень много, — тех, кто умрет из-за вас.
Наступила полная тишина. Катрин спрашивала себя, не ослышалась ли она. Гоберта и ее подружки переглядывались, не веря своим ушам. Но молодая женщина быстро пришла в себя и нахмурила брови:
— Что вы хотите этим сказать?
— Ничего, все уже сказал сеньор д'Апшье… если я правильно его поняла. Он хочет золота, госпожа Катрин, и вас. Что касается золота, то его вы, конечно, можете ему дать, но себя?.. Вы хотите сохранить себя, а из-за этого идут умирать все эти люди? Себя одну… раз мессир Арно не вернется.
Продолжая говорить, она подняла с края колодца полный кувшин и легким движением закинула его на плечо. Она продолжала улыбаться, явно получая удовольствие от эффекта, который произвели ее предательские слова. Она наслаждалась, что поразила Катрин в самое болезненное место. Но уйти не успела. Просвистела пара увесистых оплеух и Азалаис оказалась на земле, посреди осколков кувшина придавленная восьмьюдесятью фунтами Гоберты. Полузадушенная Азалаис пыталась подняться, но торговка за волосы удерживала ее на земле.
— Гоберта! — крикнула Катрин в ужасе от бешенств, перекосившего лицо Гоберте и сотрясавшего всю ее мощную фигуру. — Отпустите ее…
Но Гоберта ничего не хотела слышать. Поставив колено ей на живот и вцепившись в косы, она рычала, плюя в лицо:
— Если бы я не знала, Азалаис, что твоя бедная покойная мать была святая женщина, я бы сказала, что ты порождение свиньи. С чего это вдруг судьба наших людей тебя заинтересовала? Строишь из себя гордячку, все-то парни слишком просты для тебя. Тебе, кажется, нужен сеньор?
А раз мессира Арно тебе не видать, так ты, верно говоришь себе, что вполне подойдет один из волков Апшье? И которого из них ты хочешь? Давай говори, ну говори же!
Свободной рукой разошедшаяся Гоберта хлестала девушку по щекам с такой яростью, что Катрин испугалась, как бы она не убила ее.
— Надо их растащить, Бабе. — крикнула Катрин своей соседке. — Гоберта способна ее прикончить.
— Ну так что же, — отвечала злопамятная жена торговца воском, — не велика беда!.. Мой младший вдоволь наплакался из-за нее летом. Впрочем, я к вашим услугам, госпожа Катрин.
С помощью других женщин, тоже достаточно равнодушных и в глубине души не хотевших спасать бойкую кружевницу, они оторвали кипящую и пылающую Гоберту от ее жертвы. Мари Брю в своей жалости дошла даже до того, что помогла Азалаис подняться.
Вся красная от ударов, в крови, кружевница с рыданиями встала. Ее мокрое платье было выпачкано грязью и разорвано на спине. Но ее жалкий вид не смягчил гнева Гоберты, которую с трудом удерживали, не давая вырваться.
— Пустите меня! — кричала разъяренная женщина. — Я хочу, чтобы эта шлюха ползала на коленях! В грязи, на коленях, вымаливая прощения у нашей госпожи!
Так как повисшие у нее на руках женщины ни в какую не хотели ее выпускать, она прорычала в сторону своего врага которую Мари уводила домой:
— Ты слышишь, дрянь? Ты будешь просить прощения!
— Прощения? За что?
Привлеченный шумом, который наконец перекрыл его величественный. Огюстен появился на пороге своей мастерской, держа в одной руке молоток, а в другой — деревянный гвоздь. Он почти натолкнулся на свою приемную дочь, мокрую, грязную и изрядно потрепанную.
Да так, ничего. — попыталась объяснить Мари — она побеседовала с Гобертой…
Огюстен отодвинул ее рукой и зашагал к группе женщин. С бешенными глазами, почти вылезающими из орбит, с лицом таким же красным, как и его шерстяной колпак, потрясая деревянным молотком. Его вид не предвещал ничего хорошего. Но это не произвело впечатления на Гоберту.
— Прощения за то, что она осмелилась сказать госпоже Катрин! — прорычала она. — Не стоило об этом говорить, но твоя Азалаис — порядочная стерва! Если бы ты ее почаще охаживал по бокам, она не была бы такой ядовитой — Что такое? Что она, интересно, осмелилась сказать!» Осмелишься» ли ты передать мне это?
— Я бы постыдилась…
Огюстен подошел поближе. А так как его голая рука крепко сжимала молоток, женщины, державшие Гоберту как по команде отпрянули, боязливо взвизгнули, уверенные что он сейчас обрушится на них.