Ничего не замечая, Настасья медленно побрела обратно к себе.
— Прости, княгиня, что не в свое дело лезу, — зашептала, догнавшая ее на лестнице Фекла, — а только послушай меня, вдову, двух мужей схоронившую. Нечего ласк от князя ждать…
— Я и не жду, — с вызовом вздернула нос Настасья.
— Правильно, не жди, сама его приласкай: подлови, как никто видеть не будет, да обними, в уста поцелуй, чтобы он не сопливую девчонку, уж прости, светлейшая, а бабу в тебе разглядел. А так-то долго по нему сохнуть будешь, пока сам удосужится.
— Ничего я не сохну! — вспылила Настасья от того, что Фекла так легко все ее чувства разглядела. — Не люб мне ваш князь, — выдохнула она.
— Сделай, как я наказываю, все сладится, — пропустила возмущение хозяйки ключница.
«Ну, уж нет, я, княжья дочка, до такого не унижусь», — упрямо поджала Настасья губы.
Солнце неожиданно скрылось за тучи, день нахмурился, готовый разрыдаться дождем, от этого в княжеских хоромах стало совсем мрачно и неуютно. Одев Ивашку в шерстяную рубашечку, Настасья с холопкой Малашей пошли гулять в сад.
— Пойдем, Иваша, пока дождик не зарядил, птичек посмотрим, кошку какую погладим, — ворковала Настасья, немного подбрасывая малыша и добиваясь его ответной улыбки.
На дворе была суета, лаяли псы, нетерпеливо ржали лошади, ловчие проверяли оружие. Князь, окруженный молодыми боярами-молодчиками, лихо запрыгнул на солового коня, ласково погладил четвероногого друга по шее, весело свистнул, дружки отозвались ответным мощным свистом, и вся толпа хлынула за ворота. Как не похож был сейчас Всеволод на того утреннего мрачного мужа, казалось, он даже десяток лет скинул, помолодев на глазах.
— Батюшка на ловы поехал, — перехватила Настасья заинтересованный взгляд малыша. — И ты будешь на ловы ездить, коняшку тебе подарим.
— Ко, — сорвалось с губ Ивашки.
— Да, коняшку, верно! Малашка, ты слышала, княжич «коняшку» сказал.
«Да пусть едет на свои ловы, нам и без него не грустно».
Настасья крутнулась, заворачивая к саду.
[1] Ловы — охота.
Глава VI. Соперница
Князь обещался вернуться через три дня, но пропал на целую седмицу[1]. Настасья осторожно поинтересовалась у Феклы — не случилось ли чего, та шепнула Ермиле. Боярин явился сам. Теперь в его жестах и речи не было нравоучительного превосходства, он вел себя с Настасьей как с настоящей княгиней, с показным почтением, видно призывая и челядь к тому же.
— Не изволь тревожиться, светлейшая княгиня, князь зверя погнал да к Давыду Залесскому ненароком во владения завернул, а уж тот, покуда до сыта не накормит, в баньке не попарит, всем соседям кости не перемоет, не выпустит. Вернется княже, жив да здоров.
Вот такая пощечина молодой жене от супружника, вместо брачного ложа попойка у брата покойной княгини. Настасья пред Ермилой держалась стойко с нарочитым спокойствием, но лишь затворилась за боярином дверь, взгляд карих очей потух, плечи поникли, играть пред Феклой уже не было сил.
— Светлейшая, я ж тебе обещалась хозяйство показать, — всполошилась ключница, хлопая себя по бокам, — самое время, пока хозяина нет, нос свой бабий всюду засунуть, — и Фекла забавно шмыгнула своим острым длинным носом.
Настасья кисло улыбнулась и пошла за ключницей.
Всю неделю новая княгиня тихо просидела в своих покоях вместе с Иваном и выходила с сыном на руках только погулять в саду и на службу в домовый храм при княжьем тереме. Видеть хамоватые лица челяди ей не хотелось: бабы откровенно потешались, мужички, почти не таясь, разглядывали с ног до головы, видно, оценивая, смогли бы они, как князь, вот так, от молодой жены ускакать. И лишь в пустом саду, заросшем в дальних углах высоким бурьяном, Настасья чувствовала себя умиротворенно, все казалось проходящим, бренным. Ее холопки Малашка с Забелкой расстилали под старой яблоней плотный ковер, и Настасья с Иваном подолгу сидели, играя деревянной лошадкой и яблоками.
Дальними кругами вокруг них ходила Прасковья, она тоже выбегала в сад как бы случайно одновременно с мачехой, но близко не подходила, упорно делая вид, что сама по себе. Настасья терпеливо каждый раз приветливо махала ей рукой и приглашала посидеть вместе, но девочка лишь надменно вздергивала носик.
Так проходил день за днем, и вот настало время вылезти из своей раковины, оглядеться вокруг, ну надо же как-то жить.
— Это вот у нас погреба, Яков, тиун княжий, за все в ответе, ну и я по мере сил, — объясняла Фекла, присвечивая светцом узкие ступени в глубину подземелья.