Настасья, борясь с настырным волнением, торопливо пошла к сеням. По пути попадались лица любопытных челядинок, и в каждом она читала: «Ну что, вот и расплата твоя за своеволие сейчас наступит. Уж все тебе князь припомнит: и что полюбовницу выгнала, и что совет с попами без его ведома проводила, и что на его месте в гриднице сидела, и что верную няньку Сулену, как куль муки, гридни по двору протащили. Иди, дочь колдуна, да дрожи».
«А я не буду дрожать, я не боюсь!» — твердила себе Настасья, но, увы, все же боялась.
Ноги отсчитали все десять сенных ступеней. Двор был полон народу — вои, челядь, молодые бояре — княжьи дружки. И в кругу этой говорливой кутерьмы князь Всеволод, серьезный, деловитый, но немного уставший. Как-то Настасья издалека сразу почувствовала, что муж загнал себя в дороге, даже не видя еще залегших синих теней под зимними очами. «То не ехал долго, то летел, себя и коней уморив, к чему?» Огромный бородач-конюх ласково поглаживал взмыленного солового коня. «Видно, княже по полюбовнице соскучился», — не удержалась от злорадной мысли Настасья.
Холопы бережно сняли с плеч князя дорожную мятлю[1], гридни забрали ножны с мечом. Всеволод мерно махал головой в знак того, что слышит бубнение Якова, тут же отдавал команды, кого-то куда-то отправлял, кого-то подзывал.
Настасья шла медленно, не зная, на какое расстояние следует приблизиться, и следует ли вообще сейчас подходить?
— Тятя, тятя! — с противоположного конца, расталкивая собравшихся, ворвалась в круг Прасковья.
— А вот и егоза моя! — распахнул ей объятья Всеволод, подхватил, чмокнул в щеку, поднял над головой. — Тяжелая, скоро и не подниму.
— Ты мне подарки-то привез? — требовательно дернула дочь отца за рукав.
— А вела себя как? Мачеху слушала? — Всеволод поставил Прасковью на землю, взглядом побежал по толпе и уперся в Настасью, та не дошла десяти шагов, замерев в нерешительности. Посмотрел, и опять молодая княгиня прямо на расстоянии почувствовала его раздражение. Всеволод зол, и уж понятно на кого. Настасья приготовилась принять волну гнева. «Сейчас начнет, или подождет, пока бояре со двора уйдут?»
— Так слушалась? — князь говорил дочери, но Настасья поняла, что сейчас он обращается к ней.
— Да слушалась я, слушалась, — ворчливо отмахнулась Прасковья, — батюшка, а что ты мне привез?
Всеволод зашарил за пазухой и извлек большой леденец-петушок на палочке.
— Держи, сластена моя, — протянул он Прасковье.
— И все, — разочаровано вздохнула дочь, вызвав смех молодых бояр.
— А чего ж еще? — притворился, будто и не понял, отец, удивленно поднимая брови.
— Ленты али колты, колечко еще, — надула губы Прасковья.
— Да говорят, ты мачехе грубила, — усмехнулся Всеволод, покосившись на Якова.
— Ничего я ей не грубила! — возмутилась Прасковья. — Врет она все! — и с ненавистью глянула на Настасью.
Да что ж такое?! Шутка Всеволода, а он явно игрался, снова за семь верст отбросила мачеху от падчерицы.
— Хорошо она себя вела, навет то все, — решилась и спешно подошла Настасья.
— А ты? — коротко произнес Всеволод, кольнув очами. — Ты себя хорошо вела?
Настасья не знала, как ответить. Князь строил с ней беседу, как с сопливой девчонкой, позоря пред боярами-ухарями. А уж дружки княжьи во всю готовились к потехе, ехидно щурив очи и перешептываясь.
— А? Светлая княгиня, язык проглотила? — сделал к ней полшага Всеволод.
— Как водимой[2] положено, — коротко ответила Настасья, смело не отводя взгляд.
— Беги, Прасковья, — слегка подтолкнул дочь князь, — уж в горнице у тебя подарки лежат. А вас, други, жду завтра за трапезой.
Вот так он решительно взял и выпроводил всех нежеланных свидетелей. Прасковья радостно полетела к сеням, бояре, пряча сожаление, откланялись. На дворе установилась тишина, тиун и челядь ждали отповеди провинившейся княгини.
— Княже, заждались уж, где ж так долго? — будто только что пришел, откуда-то из-за угла выкатился Ермила, широко сияя натянутой улыбкой.
— Ну вот, все и собрались, пора собачиться, — холодно произнес князь, скрещивая руки на груди.
[1] Мятля — плащ.
[2] Водимая — жена.
Глава IX. Ссора
— А чего ж собачиться-то? Мы тя ждали, княже, княгиня, вон все печалилась, — Ермила изо всех сил сглаживал напряжение, пытаясь втиснуться между Всеволодом и Настасьей, но князь недовольным жестом отстранил его.
— Так печалилась, что на княжьем престоле восседала, гостей в гриднице принимала, быстро во вкус вошла, — на лице Всеволода заиграли желваки.