— Да, это я.
— А моя фамилия Гудвин. Вероятно, я должен был позвонить, но, понимаете, я просто обрадовался возможности выбраться за город, сегодня прекрасный день... Моя работа связана с производством пуговиц, и, как я понял, вы тоже имеете некоторое отношение к ним, — хотя для вас это и не бизнес. Меня заинтересовали пуговицы из конского волоса, которые вы делаете. Могу я войти?
— Почему они вас интересуют?
Такого вопроса я не ждал. Я думал, что она спросит: «Откуда вам известно, что я делаю пуговицы из конского волоса?» — или что-нибудь вроде этого.
— Понимаю, — произнес я, — вам было бы приятнее, если бы они интересовали меня как произведение искусства, но я ведь честно признался: это мой бизнес, причем особую ценность представляют для меня необычные пуговицы. Я надеюсь, вы продадите несколько образцов? Я неплохо заплачу, и наличными. Она взглянула на мой «герон», потом опять на меня.
— Ну пуговиц мало. Всего семнадцать.
Надо же, и этой безразлично, откуда я узнал про ее увлечение! Быть может, как и племянница, она интересуется лишь теми вещами, которые имеют к ней непосредственное отношение.
— Для начала хватит, — сказал я. — Не затруднит вас принести мне воды? Я очень хочу пить.
— Что ж, пожалуйста.
Она скрылась в доме. Я зашел следом и осмотрелся. У меня достаточно хорошее зрение, чтобы узнать с расстояния в шесть ярдов предмет, который я раньше уже видел, вернее, очень похожий на него. Он лежал на столе между двух окон у противоположной стены, и это коренным образом изменило все мои планы в отношении Элен Тенцер. Первоначально я считал вполне возможным, что пуговицы на комбинезоне были из подаренных ею кому-нибудь, быть может, несколько лет назад. Сейчас такой вариант становился очень маловероятным. Не подавая виду, что обнаружил нечто меня интересующее, я прошел в ту же дверь, за которой скрылась хозяйка, и попал на кухню. Она наполнила стакан из-под крана и протянула мне. Я взял его и сделал глоток.
— Замечательная вода, — сказал я. — У вас глубокий колодец?
Она не ответила. Вероятно, просто не слышала, поскольку в голове у нее крутился ее собственный вопрос. И она все-таки спросила:
— Как вы узнали, что я делаю пуговицы?
Но спрашивала она неточно, да и слишком поздно. Если бы вопрос прозвучал раньше, когда я еще не видел того предмета на столе, я бы ответил так, как придумал заранее. А теперь я поставил пустой стакан и сказал:
— Большое спасибо. Прекрасная вода. Как мне удалось это узнать? Довольно сложно, да и какое это имеет значение? Так я могу взглянуть на ваши пуговицы?
— Я же сказала, у меня их всего семнадцать.
— Да, но если вы не возражаете...
— Как, вы сказали, вас зовут?
— Арчи Гудвин.
— Ну вот и хорошо, вы попили воды и можете уходить.
— Но, мисс Тенцер, я проехал шестьдесят миль не просто, чтобы...
— Хоть шестьсот — мне какое дело. Я не намерена показывать вам пуговицы и даже разговаривать о них.
Такой поворот дела устраивал меня больше всего, но я не показал этого. Я надеялся, что в самом ближайшем будущем ей придется поговорить о пуговицах поподробнее, но сейчас, покуда я не располагал достаточной информацией, давить на нее было бы ошибкой. Для виду я немножко поупорствовал, а потом еще раз поблагодарил и вышел из дома. Разворачивая машину, я думал: вот если бы сейчас было темно, да еще была бы необходимая аппаратура, то я рискнул бы превысить полномочия и подключиться к ее телефону. Телефон мне и самому нужен был срочно. Когда ехал сюда, я отметил будку возле церкви, где поворачивал направо. И теперь уже через пять минут сообщал телефонисту номер, который мне не надо было смотреть по записной книжке. После одиннадцати Вульф частенько подходит к телефону сам. Так случилось и теперь.
— Да?
— Это я. Из телефонной будки в Махопаке. Саул звонил?
— Нет.
— Значит, позвонит около двенадцати. Предлагаю прислать его сюда. Племянница может подождать. А тетушка знает, кто надевал комбинезон на ребенка.
— Неужели? Она сама тебе сказала?
— Нет. Во-первых, стала задавать совсем не те вопросы. Во-вторых, занервничала и выставила меня. В-третьих, на столе лежала сложенная вчерашняя «Таймс». Она не знает, что я видел газету. Сверху стояла ваза с фруктами, но я все-таки заметил заголовок, начинающийся словами: «Иенсен отказывается». Именно на этой странице было наше объявление. Значит, она читала его, но, когда я приехал и заявил, что интересуюсь пуговицами из конского волоса, ничего об этом не сказала. А когда задала встречный вопрос, окончательно выдала себя. Представляете, спросила, как мне удалось выяснить, что она делает пуговицы. С таким же успехом она могла бы поинтересоваться, кто же это так быстро откликнулся на объявление Ниро Вульфа. А потом она сообразила, что попала впросак, и выгнала меня. Ставлю двадцать против одного, что она — не мать малыша. Ей если не шестьдесят, то очень близко к тому. Но можно смело поставить сорок против одного, что она знает, какая одежда была на мальчике, и, я уверен, это далеко не все, что она знает. Я не слишком импульсивен?