Что, чёрт возьми, она хотела сказать: Алисия мертва, здесь только Аиша?
Образчик хитрой женской логики, предположил он. Как же! Алисия Клив мертва, хотя её собственное лицо смотрит на неё с рисунка Аларика Стрэттона.
Рейф знал, что лучше не пытаться распутать эту нить рассуждений: если она хочет зваться Аишей, он согласен. Он назвал бы её царицей Савской, будь он уверен, что это заставит её отправиться с ним в Англию без суеты и беспокойства.
Но если это дело потребует суеты и беспокойства, что ж, он и на это согласен. Рейф не постесняется притащить её в Англию брыкающейся и вопящей. И без сомнения, царапающейся и кусающейся, добавил он про себя, осторожно касаясь места на шее, где она поцарапала его прошлой ночью. Всё ещё немного жгло. Такие царапины обычно оставляют кошки.
Его камердинер, Хиггинс, сегодня утром разглядывал эти отметины с поджатыми губами, слишком хорошо обученный, чтобы открыто выказать неодобрение. Он брил Рейфа очень осторожно, обходя длинные царапины, а потом наложил одну из своих специальных мазей, бормоча, что в восточном климате не стоит запускать раны.
Рейф спустился вниз. Али, чисто умытый, сидел за обеденным столом, набивая живот тостами, бараньими сосисками и яичницей. Хиггинс, которого Рейф назначил следить за мальчиком, сидел рядом с ним, пытаясь, насколько Рейф мог судить, научить Али английскому поведению за столом. Он не одобрял приказ Рейфа накрыть мальчику завтрак в столовой. Такой ребёнок, учитывая его поведение, должен быть счастлив поесть в буфетной.
При виде входящего Рейфа Хиггинс встал.
Али поднял голову и дружелюбно помахал Рейфу вилкой, явно не желая отказываться от завтрака.
Хиггинс вздохнул и потянув за воротник, поставил мальчика на ноги.
— Скажи: «Доброе утро, сэр», — велел он и показал, как надо при этом сделать почтительный поклон.
Али, схватив в руку сосиску, словно его в любую минуту могли утащить от стола, проглотил гигантский кусок тоста с яйцом и со счастливой ухмылкой сказал Рейфу:
— Добутросэр, сезаааам откройся. — Он поразительно точно воспроизвел поклон Хиггинса, выглядевший в его исполнении издевательски, а затем продолжил опустошать свою тарелку со всей возможной скоростью.
Рейф не смог сдержать смешок. Маленький нахал.
— Благодарю, Хиггинс. Sabaah el Kheer[Sabaah el Kheer (араб.) — Доброе утро], — сказал он Али.
Глаза Али расширились. Он ответил потоком быстрой арабской речи.
Рейф поднял руку.
— Помедленнее, — попросил он. — Я знаю всего несколько слов. — Он наполнил тарелку яичницей и сосисками из стоявших на буфете блюд. Было странно видеть ряд накрытых крышками блюд, выставленных на буфете, словно в Англии, но этот дом последние несколько лет сдавали в аренду англичанам, и слуги прошли соответствующую подготовку. И нет сомнений, если бы это было не так, Хиггинс бы обо всём позаботился. Этот человек знал, как всё должно быть сделано. Хиггинс был больше, чем камердинером.
Рейф откусил кусок сосиски и ощутил на языке вспышку экзотического вкуса, не имеющего ничего общего со вкусом английских сосисок. Эта сосиска была из баранины, а не из свинины. Очень пряная и душистая, с запахом трав, больше похожа на колбасу, которую он ел в Португалии и Испании. Восхитительно.
Важно было то, что несмотря ни на что, он нашёл мисс Клив. Живой и здоровой. И не в гареме.
Что за дьявол заставил его отпустить её?
Если она не вернётся сегодня утром, сам он вернётся к исходной точке.
Из кухни появился слуга со свежим кофе и наполнил чашку Рейфа.
— Хиггинс, не присылала ли мисс Клив сообщение?
— Не могу знать, сэр. Я следил за этим молодым дикарём.
— Вытирай рот салфеткой, мальчик, не рукавом, — подсказал Хиггинс Али, подавая ему чистую салфетку.
Али сразу же сунул её в карман.
В прихожей звякнул дверной звонок.
Рейф осушил чашку кофе. Отлично, всё же он её не потерял.
— Откройте, пожалуйста, дверь, Хиггинс. Это мисс Клив.
Рейф поднялся, когда его гостья вошла, подозрительно оглядываясь, всем своим видом являя образ оборванного уличного мальчишки, готового к бегству. Её взгляд метнулся прямо к Али, проверить, что он жив и, по-видимому, невредим, затем задержался на каждом углу комнаты, прежде чем вернуться к Рейфу.
Неужели она боялась, что он прячет полдюжины здоровенных приспешников, готовых наброситься на неё? Её настороженность снова зажгла в нём пламя гнева: бог знает, что пережила девушка с тех пор, как умер её отец. Рейф вспомнил её портрет в тринадцать лет: он оставлял впечатление застенчивого и уязвимого юного создания.