– Нет, господин комиссар, честно говоря, все эти физиономии мне совершенно незнакомы. Я их в первый раз вижу…
– Жаль… Но вы, Вертретер, все-таки прикажите собрать всю эту публику и привести сюда. И мы разберемся, нет ли среди наших знакомых друга Мины Меттлер. А если, паче чаяния, таковой найдется, пусть выкладывает алиби понадежнее, не то ночевать ему в тюрьме прямо сегодня с хорошеньким обвинением в убийстве на загривке.
Все последующие часы Людовика не покидало ощущение, что Вертретер догадывается о его намерениях. Не раз он ловил недоверчивые взгляды Франца, но, заметив, в свою очередь, что его маневр разгадан, полицейский тут же отводил глаза. Сенталло тешил себя надежной, что, поскольку инспектор не знает, какие сведения он утаил, не может предвидеть и его планов. Однако, покончив со скудным ужином и отложив вилку, Франц неожиданно бросил:
– Я уверен, что вы скрыли от меня часть правды.
Людовик чуть не захлебнулся от удивления и, лишь выпив большой стакан воды, обрел прежнее хладнокровие.
– Что вы имеете в виду?
– Сам точно не знаю, но ваше поведение меня смущает…
– А что в нем такого необычного?
– Просто не соответствует тому, чего можно было бы ожидать.
– Объясните, я что-то плохо понимаю…
– Вы очень любили Дженни, точнее, Мину, не так ли?
– Думаю, да.
– Только думаете?
– Трудно выразить то, что я чувствую, словами. Но я так давно смирился с мыслью об исчезновении Дженни, что едва поверил ее внезапному появлению, да еще в новом качестве…
– Однако вы разговаривали с девушкой? И она вам кое-что рассказала…
– Да, конечно, но все это воспринималось почти как сон. Может, приди она вчера на свидание, все бы и изменилось, а так встреча вышла настолько короткой, что Дженни, в сущности, не вернулась из небытия и по-прежнему осталась для меня мертвой…
– Немного притянуто за уши, вам не кажется? Разве что ваши чувства к девушке оказались не настолько глубоки, как вы воображали.
Людовик с трудом подавил искушение сразу же ухватиться за протянутую соломинку.
– Возможно… От долгой разлуки воображение слишком разыгрывается и действительность выглядит несколько бледнее… Я думаю, такое случается со многими, и потом, тюрьма здорово меняет угол зрения. Там больше мечтаешь о покое, чем о романтических приключениях.
Сенталло чувствовал, что не вполне убедил инспектора, и решил сжечь корабли – в ближайшие несколько часов он слишком нуждался в полной свободе действий.
– С тех пор, как я познакомился с вашей сестрой и несколько раз имел удовольствие поговорить с ней по душам, у меня сложилось впечатление, что любви заслуживают не только хрупкие и таинственные женщины.
На сей раз хитрость Людовика явно сработала. Стоило заговорить об Эдит – и Вертретер перестал думать о Мине.
– Как вас понимать? Уж не хотите ли вы попытаться заново строить жизнь с моей сестрой?
– Пока я ни в чем не уверен. Эдит мне очень нравится, и, думаю, она тоже испытывает ко мне симпатию. Вот и все. И потом, когда тебя лишь условно отпустили на свободу, не стоит забивать себе голову слишком далеко идущими планами, верно? Могу вам сказать только, что рядом с Эдит я чувствую себя не таким несчастным и всеми покинутым…
Уже начав говорить, Сенталло с удивлением обнаружил, что не так уж далек от истины, как ему казалось, и Франц тоже, конечно, обратил внимание на несомненную искренность, звучавшую в его словах.
– Послушайте, Людовик… Вообще-то я парень не злой, но, когда речь идет об Эдит, способен черт знает на что… Даже не представляю, что бы я натворил, попадись мне в лапы ее Антон, а потому предпочитаю с ним не встречаться… Так лучше и для него, и для меня. Я многим обязан Эдит и в свое время дал клятву, что больше у нее не будет таких огорчений. И в эту историю я впутался не столько ради вас, сколько ради сестры и ее сынишки. Мы должны получить вознаграждение братьев Линденманн, чтобы мой племянник мог получить хорошее образование и забыть, что у него нет отца. Я никому не позволю играть чувствами сестры! Зарубите это себе на носу и помните, что мне довольно несложно отправить вас обратно в тюрьму. Только троньте Эдит – и для меня перестанут существовать честь, дружба, справедливость! Думайте обо мне что угодно, но это так!
– Напрасно вы меня заподозрили бог знает в чем! Уж, кажется, за время нашего знакомства могли бы убедиться, что во мне нет ровно ничего от соблазнителя. Я сказал лишь, что присутствие вашей сестры действует на меня удивительно благотворно. И простите, если мои слова возмутили вас. А кроме того, теперь, после смерти Мины, убийцы и грабители, судя по всему, могут спать совершенно спокойно, так что я не вижу особой надобности и дальше мозолить вам глаза. Коли угодно, могу уйти, как только вернется Эдит.
– Вы останетесь, Сенталло. И не обижайтесь на меня за эту гневную вспышку. Просто ни за что на свете я не хотел бы еще раз пережить вместе с Эдит часы, когда уже не оставалось сомнений, что Антон ее бросил. Я дрожал за жизнь сестры. Но вам я доверяю, Людовик. Не будем больше об этом. Ложитесь спать и постарайтесь забыть этот день. А мне надо ехать в комиссариат: наверняка подозреваемых уже собрали. На них я и отыграюсь за все! Спокойной ночи и – до завтра.
Людовик решился выйти из дома лишь поздно вечером. Из телефонного справочника он узнал, что кафе «Золотистый Агнец» находится на Вонматтштрассе. Сенталло понимал, что его единственный шанс добраться до Оттингера – пойти туда, если, конечно, Вилли не скрылся сразу после убийства Мины. Теперь бешенство сменилось у Людовика спокойной решимостью. С прежними страхами навсегда покончено! Его больше не пугала даже перспектива вернуться в тюрьму. Людовик только хотел выиграть время и отомстить, прежде чем полиция снова упрячет его за решетку. На случай, если Франц вернется раньше, чем он предполагал, Сенталло оставил записку: «Я не могу уснуть и пошел прогуляться. Спокойной ночи, Людовик».
Он не торопился, а потому прогулка до Вонматтштрассе заняла почти час. Медленно двигаясь вдоль улицы, Людовик наконец заметил «Золотистого Агнца» – маленькое кафе с матовыми стеклами, и вошел. Глазам его предстала просторная комната с низким потолком, очень чистенькая и уставленная потемневшими от времени дубовыми столами и стульями. На главной потолочной балке, пересекающей весь зал, было выгравировано изречение: «Schaumt der susse Wein im Becher, winkt der liebe Preis dem Zecher!»[5] Сенталло устроился за одним из столиков и заказал пиво. Не желая привлекать к себе внимание, он не стал расспрашивать официанта об Оттингере, решив, что так или иначе сумеет опознать того, кто ему нужен. В воздухе висел густой табачный дым. Почти за всеми столиками играли в карты. Людовик потихоньку наблюдал за окружением. В основном здесь собрались работяги, но по крайней мере двое выглядели достаточно подозрительно. Либо один, либо другой вполне мог оказаться Вилли Оттингером. Во-первых, блондин лет двадцати с небольшим. Некоторая претензия на изыск явно указывала, что парень не любит утруждать себя грязной работой. И, во-вторых, развязный брюнет значительно старше, нацепивший галстук в американском вкусе – с нарисованной вручную красоткой. Сенталло сразу решил, что брюнет – и есть Оттингер, поскольку тот мгновенно вызвал у него живейшую антипатию. Попивая пиво, Людовик ждал каких-нибудь дополнительных указаний на то, что угадал верно. Когда блондин начал прощаться с приятелем, Людовик слегка встревожился – уж не упускает ли он Оттингера. Но колебания его были недолгими. Когда парень уже переступал порог, хозяин кафе от стойки бара крикнул: «Спокойной ночи, Макс!», и это разрешило все сомнения Сенталло. Почти сразу же после этого за столиком, где сидел брюнет в расписном галстуке, началась перебранка: