Как только Джереми сел в машину, его немедленно придавило тяжестью солнечного дня. Он потянулся к кнопке включения кондиционера, но это не принесло облегчения: теперь на Джереми со всех сторон обрушился горячий, спертый воздух. Немного помогло открытое окно: по крайней мере, теперь Джереми не задыхался. Кондиционер наконец-то подул холодным воздухом, и Джереми медленно задышал, контролируя вдохи и выдохи. Ему стало интересно – похоже ли ощущается, когда тебя душат? Короткий момент беспомощной, тошнотворной паники, за которой следует внезапное чувство облегчения.
Джереми, впрочем, облегчение ничуть не интересовало. Нет, его мысли всецело занимала только боль и способы ее причинить. Механика боли одновременно замысловата и до обыденности проста – фундаментальная дихотомия в действии. Физиологически боль требует совершенной симфонии химических реакций. Каждое звено этой цепочки должно сработать строго в определенное время, чтобы ощущение стало реальным. Стимул посылает импульс по периферическому нервному волокну, и тот попадает в соматосенсорную кору головного мозга. Если же что-то прервет его путь, то ощущение будет утрачено. Для сравнения: запустить этот электрический импульс мог бы даже троглодит. Все, что для этого требуется – это тупой или же острый предмет в сочетании с физической силой.
Абсолютно захватывающе.
Джереми помнил первый раз, когда он увидел боль и опознал ее. Ему было лет семь, и он читал книгу в гостиной, в том самом доме, в котором он жил и поныне. Он перевернул страницу и услышал знакомый звук: это машина его отца остановилась на подъездной дорожке. Дверь открылась, а затем хлопнула с такой силой, что было ясно: отец на взводе. Джереми слышал, как он бормочет что-то себе под нос, шипя и ругаясь, пока шаркает к своему сараю.
Джереми подскочил и побежал на улицу, чтобы посмотреть, что происходит. Тогда он и услышал новый, незнакомый ему звук. Он исходил из багажника отцовского пикапа, и звук этот был полон агонии. Поначалу Джереми показалось, что там лежит раненый ребенок: настолько человеческим и страдающим был этот плач, эти подвывания, сопровождаемые тихими, болезненными стонами. Звук этот одновременно завораживал и отталкивал, и Джереми наполнило странное предвосхищение, охватившее каждую клеточку его тела. Летняя жара навалилась на него, как тяжелое одеяло: зловещая, будящая дурные предчувствия, побуждающая спрятаться. Но Джереми шел и шел вперед, к кричащему существу, скорчившемуся в пикапе, словно его тянуло туда невидимой нитью. Встав на подножку, чтобы заглянуть внутрь, он увидел перед собой испуганную лань. Джереми ясно разглядел ее сломанную ногу и открытую рану, которая тянулась от левого уголка рта вниз, к плечу. Ее бока и живот поднимались и опускались с такими мучительными, трудными вдохами, что Джереми сам потрясенно выпустил воздух из легких. Из ее носа капала кровь, а в глазах застыло дикое выражение ужаса и боли. До сих пор Джереми мог ясно представить себе эти глаза, стоило ему только закрыть свои собственные.
Он не мог отвести взгляда. Несколько секунд он просто стоял там, разделяя кошмарный момент с этим прекрасным существом.
Затем, словно по сигналу, в воздухе зазвучала музыка. Его отец включил старое радио в сарае. Он всегда любил, чтобы во время работы играла музыка. Из динамиков полилась песня «Эти сапожки сделаны, чтобы ходить в них» за авторством Нэнси Синатры.
– Сын, спускайся оттуда. Ты ее напугаешь, а мне надо, чтобы она заткнулась, – скомандовал отец, появившийся из дверей сарая. Через плечо у него висела винтовка, и он сделал несколько взмахов рукой, прогоняя Джереми от кричащего животного.
– Пап, что случилось? – осторожно спросил Джереми, спрыгивая на землю. Его отец прошелся ладонью по волосам песочного цвета, затем нервно потер подбородок. Раздался знакомый шершавый звук.
– Она выбежала на дорогу прямо перед машиной. В следующий миг передо мной уже лежит эта чертова тварь, вся перекореженная. Не мог я ее так оставить. А ружья я с собой не взял, так что пришлось везти ее сюда, – буднично объяснил отец. Он обошел пикап сзади и опустил заднюю стенку грузового отсека.
Теперь лань стало видно куда лучше: она лежала на старой грязной тряпке, когда-то бывшей белой, но со временем приобретшей отвратительный бежево-пыльный оттенок. По ткани расплывались пятна крови. Язык вываливался у лани изо рта. Пока Джереми смотрел на нее во все глаза, отец успел подкатить к машине большую тачку.