— Да, это круто, — вздохнул я.
Кажется, наша дискуссия подошла к концу. Грушевскому надо было лишь выговориться в очередной раз, выплеснуть то, что накипело у него на душе. А лезть к нему с расспросами я не стал.
Противный скрежет дал по ушам, как будто сфальшивил скрипач в оркестре — слева, за конусом-обтекателем открылись двери. Панели взлетели вверх, исчезли в потолке. И рождённый буквально на наших глазах великолепный космический корабль медленно, величественно стал уплывать в отверстие, словно курьерский поезд, который отошёл от перрона, ещё не набрав весь свой ход.
— На запуск останешься? — деловито поинтересовался Грушевский, когда ракета полностью исчезла в зияющем провале, и двери закрылись.
Он мог не задавать вопроса. Знал, что я приехал именно за этим. Через пару минут мы уже вышли из цеха, сели в электрокар. Грушевский всю дорогу травил сальные анекдоты, байки из своей жизни, и своих знакомых. Это несколько утомило меня, но я радовался, что Грушевский не возвращается к своим фашистским идеям.
Здание ЦУП встретило гулкой пустотой и какой-то неживой прохладой. Когда воздух стерильно свеж, почти не содержит запахов, которые оставляют люди. Здесь все оставалось по-прежнему уже многие годы. Огромный зал с высоким потолком. Шесть рядов кресел, поставленных полукругом перед большим экраном, что вызывало в памяти вид Колизея. Здесь обычно сидели диспетчеры, что следили за запуском и полётом. Около самого потолка за стеклянной перегородкой шли офисы с аппаратурой, мониторами, компьютерами. Раньше здесь тоже сидели инженеры, диспетчеры, технологи.
Но сейчас в этом уже не было никакой необходимости. Абсолютно пустой зал, где над круглым дубовым столом вращался огромный шар, всплывали на поверхность и вновь уходили в глубину объёмные картинки с космодрома — сигарообразные тела ракет, прикованные к фермам, ангары, резервуары с топливом.
Раньше запуски собирали сотни людей здесь в ЦУП, они толпились за рядами кресел, прилипали носами к окнам обзорных офисов наверху. Толпились на космодроме, фотографировали, снимали и радостный гул прокатывался по толпе, когда ракета с ярко горящим под ней факелом медленно, будто с натугой проталкиваясь сквозь пелену земного притяжения, прокладывала путь в космос. Сейчас это стало скучным, обыденным, интересовало лишь специалистов. Внимание привлекали только катастрофы, особенно с жадностью публика глотала информацию, если погибали люди на борту ракеты. О, тогда на пару часов это становилось горячей новостью, но на следующий день вновь всё уходило на задний план. Интерес людей к освоению космоса, казалось, стал потерян навсегда.
Но мне как раз нравилось наблюдать запуски, особенно больших транспортников, потому что я знал, сколько труда вкладывается в ракету, чтобы она смогла вырваться за пределы планеты. Что космический корабль по сути лишь огромный баллон с топливом и двигателями. А выводимая на орбиту полезная масса мизерна по отношению ко всей ракете. Уже существовали космолёты, которые могли лететь как самолёт до границы атмосферы, а потом включать мощные ракетные двигатели, обычно плазменные. Но такой уникальный аппарат схож со спорткаром последней модели, на котором мчаться со сверхзвуковой скоростью можно лишь там, где проложен особый путь. И взять на борт он мог лишь пилота и несколько пассажиров. Такую безумно дорогую игрушку пилотировал Олег Громов, и очень гордился этим. Для нашего дела эта штука совсем не годилась.
Прозвучал механический голос, заставивший вздрогнуть:
— Начинаю обратный отчёт. Десять… Девять.
Сколько раз я наблюдал это? Полсотни раз или больше? Но каждый раз в каком-то странном предчувствии холодеют руки и ноги, сердце начинает стучать все быстрее и быстрее, отдаваясь в горло, в виски Я не мог ничего уже сделать, ничем помочь, если пуск обернётся провалом. Только наблюдать.
Сквозь огромный шар медленно прошёл конусообразный обтекатель, такой огромный, реалистичный, также медленно и бесшумно проскользнул белоснежный цилиндр, так близко, что я заметил, как идеально ровно лежит покрытие. Грушевский нервно покачивался в кресле, сжимал и разжимал кулаки. Никогда не видел его в большем волнении. Вот показались дюзы двигателей, из которых вырывались тонкие струйки белого дыма.