— Хотел показать мою новую книгу, — протянул толстый кирпич, пахнущий остро и пряно настоящей кожей. — Прямо из студии. Они там постарались соответствовать.
Очередная поделка нашего писаки. Своих собственных мыслей Осетров не имел, зато обладал потрясающим талантом компиляции чужих. Его никто не смел обвинить в плагиате, он умело маскировал чужие мысли под свои. В этом он был мастер.
Томик раскрылся и тут же с лёгким гудением включился встроенный голопроектор, демонстрирующий экранизацию текста, как всегда бесплодного и мертворождённого. Но вежливо просмотрев пару минут, я изобразила на лице счастливую улыбку, что доказало бы Осетрову, я пребываю в полном восторге от его писанины. Впрочем, он и не ждал этого подтверждения.
— Ну, так вот, дорогая, — он взял из моих рук свой очередной шедевр и бережно поставил в шкаф. Туда, где уже в два ряда выстроились его остальные откровения. — Я всё о том же, жду от тебя эссе о звездолёте, который создаётся в рамках проекта доктора Никитина. Ты понимаешь, что это очень и очень важно.
Он долго разглагольствовал по этому поводу. Медленно прошёлся туда-сюда по кабинету, втолковывая мне, насколько важна эта миссия. С трудом дотерпев до конца, я вышла и радостью выдохнула. И тут увидела, как за поворотом мелькнул знакомый силуэт. Как мне хотелось радостно броситься навстречу, окликнуть. Но нет, надо сдерживать свои эмоции. Я ускорила шаг и догнала.
— Олег Николаевич, мне надо кое-что сказать вам.
Он обернулся. Выражение красивого лица такое холодное, что может заморозить до смерти. Айсберг в Антарктиде, вечные снега на вершине Эвереста. Хотя знаю, он не всегда бывает таким. Иногда внимательный, доброжелательный, вежливый. И вдруг что-то меняется, становится грубым, злым, цедит сквозь зубы.
Но как же шикарно он выглядел в этой куртке-бомбере! Будто сошёл с агитационных плакатов последней Великой войны: «Хочешь стать королём неба? Приходи к нам! Мы сделаем тебя героем!»
— Я говорила с Артуром, то есть с доктором Никитиным, он обещал мне, что я смогу сделать репортаж со звездолёта. Мне хотелось, чтобы вы доставили меня туда.
— Я очень занят. Это простая миссия, вас легко туда может доставить кто-то другой. Что-то ещё?
— Да, — от обиды сбилось дыхание, но я взяла себя в руки. — Вот, я хотела показать вам.
Достала из сумочки бархатный мешочек и вытащила длинную коробочку, тёмно-синюю, материал, которым она была обклеена, сильно пострадал от времени. Выглядела она непрезентабельно, но Громов открыл и выражение лица сразу изменилось. Растерянность, восторг, и удивление.
— Откуда у вас это, Эва Евгеньевна? Это очень и очень редкая вещь.
Он держал в своих больших ладонях футлярчик так бережно, с такой потрясающей нежностью, что на меня нахлынула ревность, что какой-то бездушный предмет вызывает у Громова больше чувств, чем я.
— Это часы моего предка. Он был лётчиком в последней Великой войне.
— Серьёзно? Это стоит очень дорого. Но надо показать экспертам. У меня есть на примете.
— Я хотела подарить вам. Знаю, вы собираете.
— Я не готов, — он захлопнул коробочку и протянул мне с тем же ледяным выражением лица, как прежде.
Хотелось спросить, к чему он не готов. К подарку, покупке? К отношениям? Может быть, думает, что я хочу купить его чувства? Купить его любовь?
Я проводила взглядом его спину, и оперлась о стену, чтобы не упасть от нахлынувшей слабости. Захотелось расплакаться. Подняла руку, чтобы стереть слезы, но этот жест словно разорвал ткань реальности. Всё стало расползаться, расплываться, узкий коридор расширился. Хлынул яркий свет, я зажмурилась и лишь через мгновение приоткрыв глаза, стала рассматривать обстановку.
— Как вы себя чувствуете, Эва? — послышался чужой, но такой доброжелательный и мягкий баритон.
Я лежала на кровати, а рядом сидел плотный круглолицый мужчина с густыми рыжими бакенбардами и улыбался. Попыталась приподняться, но голова закружилась, к горлу прилила тошнота, тело сковала слабость, и я вновь упала на подушку.