Я оказался перед массивными дверями, ведущими в зал. Меня заметили. Выскочила худенькая ассистентка в белой кофточке и короткой юбочке, обнажавшей тощие ноги с костлявыми коленками, потащила в гримёрную. Но и там гремящий из динамиков голос ведущего не давал покоя:
«Учёные так далеки от мыслей и чаяний простых людей. Доказать, что Земле грозит смертельная опасность, было трудно. Нет, не так — невозможно. Ну, Сверхновая, ну, взорвалась, но на Земле всё хорошо, также встаёт солнце, согревает своим светом весь мир. А то, что это мир мог разрушаться к чертям собачьим, доказать Никитин не мог. До поры до времени.
И вот, представьте себе, господа, поток гамма-лучей, едва заметные его отголоски, достиг солнца. А оно вдруг, словно обозлившись, что люди даром пользовались его энергией, стало всё больше и больше вызывать на земле «солнечные шторма», выводившие из строя электронику, электрогенераторы, электросети.
Но и это казалось не таким опасным. Электронику научились защищать от помех, генераторы быстро чинить. Но когда стал испаряться озоновый слой планеты, что порождало красивейшие явления — «северное сияние», и начал стремительно меняться климат. Становилось всё жарче и жарче. И вот когда начались испаряться целые озёра, мелеть океаны, а там, где почти половина года шёл снег, теперь можно было жарить яичницу на сковороде, просто вынести во двор собственного дома и оставив на солнечном свету».
Нет, ну что не придумают эти журналюги? Яичницу жарить на сковороде под солнечным светом. Бред. Я рассматривая свою физиономию в зеркале и в сердце кольнула боль: «здорово я сдал». Промелькнувшие на голоэкранах изображения, где мне было едва за двадцать, и отражение в зеркале так контрастировали друг с другом. Худощавый парень с вечно растрёпанной шевелюрой густых каштановых волос. С озорным взглядом ярко-голубых глаз, чертовски обаятельной полуулыбкой на губах превратился в немолодого усталого мужчину. Волосы сильно поредели и я зачёсывал их назад, открывая высокий лоб, который прорезали неровные морщины. Прежде округлые смягчённые черты лица теперь словно окаменели, кожа обтянула скулы, безобразный рубец от ожога пропахал правую щёку — память о той страшной катастрофе, в которой погибла Катя. И глаза смотрели на мир теперь жёстко и с неподдельной грустью.
Я помотал головой, отгоняя назойливые мысли. Больше всего удручало, выводило из равновесия, как восхищение, доходящее до благоговения к моему проекту, сменилось раздражением и озлоблением. Людям надоели роскошные трёхмерные анимации, в которых убийственный поток гамма-излучений достигал Земли, срывая покров озонового слоя, превращая голубой шарик в мёртвый камень с обугленными стволами деревьев, высохшими озёрами и океанами.
Не проходило и недели, как я с досадой обнаруживал очередную карикатуру на себя. Меня изображали то нищим в жалких отрепьях, что сидит перед бездонным сундуком и просит с лицемерно-печальным лицом подать на спасение Земли. То оседлав картонный звездолёт, я пересчитывал толстые пачки денег с омерзительно-довольной ухмылкой. Пару дней назад социальные сети извергли из своих грязных глубин ещё одну картинку, где я доил тощую корову, из вымени текли струйки золота, а на шкуре была нарисована карта мира.
— Господин Никитин, ваш выход, — жизнерадостно прощебетала ассистентка, не подозревая, какие ураганы бушевали в моей душе.
Я выбросил глупые мысли из головы, выпрямился и направился на очередную Голгофу.
— Только не заходите за линию, — зачем-то прокричала девушка мне вслед.
Студия встретила гудением растревоженного улья. В двух рядах кресел, стоящих полукругом, расположилось три десятка разномастных гостей, большая часть из которых сидели с равнодушными лицами — профессиональная массовка. Им было плевать, что смотреть и что слушать — выступление шпагоглотателя, популярного артиста или учёного. Но среди них явно затесались люди заинтересованные. Их выдавало выражение глаз, сосредоточенное, напряжённое. Один человек показался особенно подозрительным. Он не улыбался, сидел выпрямившись, будто его мучил геморрой, чёрные давно не стриженые патлы доходили до плеч, а щетина была явно недельной, если не больше.
Рядом со стеной студии, где на театральном заднике демонстрировались виды Москвы, стояла пара мягких кресел коньячного цвета, диван. А перед ним торчал с глупейшей улыбкой на остроносом бледном лице ведущий — молодой человек в облегающих блестящих брюках и футболке кислотного цыплячьего цвета.