— Ты владеешь замком в одиночку? — спросила Хармони, чтобы убедиться в своей догадке. — И нет никаких совладельцев или родственников, которым принадлежит часть собственности?
— Это было бы слишком просто, — ответил Пэкстон. — Я бы с удовольствием переложил этот кошмар на плечи какого-нибудь родственничка. Ей-богу, каждый из них этого заслуживает.
Подозрения Хармони взяли верх над другими чувствами.
— Ты много времени проводил здесь, когда был ребенком?
— Чтоб ты знала, я здесь родился.
Святой астрал!
— А почему не в больнице?
— Меня угораздило появиться на свет, когда на улице бушевало то, что все журналы наблюдений назвали «метелью в сто часов» 26 февраля 1969 года. Буран был такой, что ураган бы обзавидовался. Так что у меня не было возможности доставить собственную мать на материк. А какое это имеет отношение к… — Пейджер Пэкстона подал признаки жизни, не дав ему договорить. — Прораб вызывает. — Он стукнул кулаком по кнопке «Вниз», и лифт остановился на втором этаже. У выхода Пэкстон повернулся к Хармони: — Стой, где стоишь.
— Гав! — отозвалась она и вышла из лифта.
Встав вверху лестничного пролета, она смотрела, как он бежит вниз по ступенькам, восхищаясь его пружинистыми, словно у пантеры, движениями и пожирая глазами крепкий зад, который наверняка не уступал в твердости его грудным мышцам. Сексапильный и очень привлекательный Ураган Пэкстон, дух которого так пропитал эту древнюю цитадель, что он стал ее личным горшочком золота[7], неожиданно врученным магией.
В ту же секунду, когда Пэкстон отпустил ее руку и ушел, Хармони поразилась тому, как долго позволила ему держать себя за руку, как будто это было в порядке вещей. Однако теперь ей казалось, что ее одурачили и что-то отобрали, а читать его стало сложнее, что, впрочем, неудивительно. Близость к предметам всегда давала ей возможность понять, какая энергетика от них исходит, а прикосновения к вещам проясняли тонкие флюиды, которые чувствовала Хармони. Именно прикосновения выводили на первый план образы, запахи, звуки. Флюиды положительные поднимали настроение и повышали тонус, отрицательные ввергали в депрессию, а иногда из-за них Хармони даже заболевала.
Вот почему единственными, кому она разрешала к себе прикасаться и кому доверяла безоговорочно, были ее сестры. Ровно до того момента, как в ее жизни нарисовался этот расцветущий Кинг-Конг.
Он прикасался к ней прямо здесь, в замке, сверху донизу пропитанном негативом. И Хармони не просто позволяла ему это делать — она получала удовольствие от прикосновения его кожи к своей и тонула в собственных ощущениях. Она хотела этого так, как жаждет воды путник, пойманный в ловушку в самом сердце выжженной солнцем пустыни.
Когда она успела так сильно поджариться, что высохла досуха?
Хармони ненавидела, когда к ней прикасаются. Терпеть не могла, когда ее таскают на руках и когда вторгаются в ее личное пространство. Когда-то отец говорил ей, что такого ужасного и постоянно орущего ребенка, каким была Хармони, наверняка еще свет не видывал. Но когда Пэкстон вынес ее из замка (причем дважды), а потом притащил обратно, ей пришлось заставить себя делать вид, что она с ним борется.
Его руки согревали. Мало того, Хармони была уверена, что его прикосновения могли превратить ее в пепел. Добавь он чуточку мужского внимания в эти прикосновения, и кто знает, какой ад они вдвоем могли бы устроить.
Как-то так вышло, что магический дар привел ее к этому мускулистому красавчику, который хранит свои секреты за семью замками и глаза которого не снились и самому Иисусу. К человеку, к которому Хармони тянуло не меньше, чем его — к ней, пусть он никогда и не признается в этом ни самому себе, ни тем более ей.
Она видела в нем настоящего мужчину в каждой черточке — в лихом изгибе черных бровей, в лучиках морщинок от смеха вокруг глаз, которые, кстати говоря, вызывали ее искреннее удивление, не говоря уже о том, что казались ей просто мегасоблазнительными. Такие, как Пэкстон, играли главную роль в сексуальных фантазиях каждой женщины на земле, и Хармони не была исключением. У таких недосягаемых, излучающих мощную сексуальность мужчин было заключенное в камень сердце, а вокруг них — их собственными руками воздвигнутые непробиваемые стены, которые кричали неоновым светом «Эмоционально не доступен!»… Он был зверем, которого мечтает приручить любая женщина.
Не прошло и пяти минут, как Пэкстон снова оказался наверху и встал в позу, которая ясно говорила о том, что он взял себя в руки и держал в узде свои эмоции. Перед Хармони стоял настоящий сержант-инструктор по строевой подготовке, сменивший по одному приказу человека, который вышел из себя из-за того, что почувствовал нечто такое, чему не мог найти название. Но внутри него бурлил настоящий кипяток, и Хармони с удивлением поймала себя на мысли, что хочет найти в себе то же самое — такую же неуемную сексуальную силу, которая была в нем и которую он так успешно скрывал от всех, кроме нее. Надо признать, скрывал он действительно успешно, потому что весь его вид источал чистое презрение, пропитавшее атмосферу вокруг.