«Прет как центурионская колесница сквозь масло!» — подумал ошеломленный Говард. Громила шел вперед да вперед, и Говарду только и оставалось, что следовать за ним. В одном конференц-зале, с ковром, действительно шло совещание — за большим столом собралось с дюжину человек. Когда Громила бодро шагнул в дверь, сердитый чиновник в темном костюме воскликнул:
— Тут вам не публичные слушания, это закрытое совещание!
Громила снова осклабился в туповатой ухмылочке, углядел дверь на другом конце зала и целеустремленно затопал к ней по ковру. Темный костюм схватился за телефон и негодующе заклекотал в трубку.
«Ну уж теперь нас как пить дать арестуют!» — подумал Говард, поторапливаясь за Громилой. Ему было неловко за их с Громилой неподобающее поведение, и он все время ждал, что их перехватят. Но похоже, Громилу было не остановить. Он повел Говарда по очередной лестнице, затем по длинному коридору с матовыми стеклами в окнах, который привел их в другое крыло Городского совета. Громила рванул на себя дверь. За ней началась анфилада кабинетов, где печатали, расхаживали и советовались по поводу архитектурных чертежей.
Громила подмигнул Говарду:
— Градостроительство. Теплее.
Он размашисто зашагал из кабинета в кабинет. Все вокруг казались рядом с ним маленькими и щупленькими, все возмущались и пытались остановить неуклонный ход Громилы, но он нацелился на дверь, замыкавшую череду служебных помещений. На ней висела табличка «М. Дж. Маунтджой». Ручища Громилы легко распахнула и эту дверь. Обитатель кабинета подскочил от неожиданности.
— Вот, Маунтджой, — объявил Громила и гордо заухмылялся, словно мистер Маунтджой был невесть каким сокровищем и он, Громила, лично раскопал этот клад.
— Да, меня зовут Маунтджой, — откликнулся хозяин кабинета.
Он вопросительно воззрился на Говарда в школьном форменном свитере, с учебной сумкой через плечо. Взгляд Маунтджоя уперся в заплатку из липкой ленты — это Говард наскоро зачинил прореху от Громилиного ножа. Потом мистер Маунтджой снова посмотрел на Громилу. «Ясное дело, он подумал, что мы странная парочка», — понял Говард.
Сам мистер Маунтджой очень подходил к своему гладкому и округлому голосу, который запомнился Говарду по телефонному разговору. Мистер Маунтджой был гладкий и округлый, с прилизанными волосами. Держался он вальяжно, но глаза у него были въедливые.
— Поговори с ним, — велел Громила Говарду.
— Э-э… — замялся тот. — Мой папа — Квентин Сайкс…
Больше он ни слова вымолвить не успел: в дверь ввалилась целая толпа, и все наперебой спрашивали, цел ли мистер Маунтджой. Они все его любили и взволновались за него. Говард окончательно сконфузился. Кое-кто спрашивал, не выставить ли Громилу вон без всяких церемоний. Громила развернулся всем корпусом и внимательно оглядел энтузиастов, словно сама идея показалась ему удивительной. А она не удивительная, она просто невыполнимая, подумал Говард.
Мистер Маунтджой в замешательстве потеребил свой строгий галстук.
— Благодарю вас, я в полном порядке, — звучно пророкотал он. — Пожалуйста, дайте нам побеседовать. Все под контролем.
Но когда сочувствующие повалили вон, Говард расслышал, как мистер Маунтджой добавил себе под нос: «Надеюсь».
Как только дверь затворилась, мистер Маунтджой еще больше ослабил галстук.
— Так о чем вы говорили, юноша? — спросил он Говарда, не сводя завороженных глаз с Громилы.
— Зачем вы заставляете моего отца сдавать вам по две тысячи слов каждые три месяца? Только отвечайте по правде! — с нажимом сказал Говард.
— Юноша, я его не заставляю, — улыбнулся мистер Маунтджой. — Это всего-навсего дружеская хитрость, приемчик, который я изобрел, чтобы впредь уберечь Квентина от писательских кризисов.
Улыбался он искренне, отвечал дружелюбно и любезно, прямо журчал, так что Говард совсем сник, устыдился своего вопроса и повернулся к выходу.
— Вот и неправда, — благодушно заявил Громила.
— Но это сущая правда. — Мистер Маунтджой нервно глянул на Громилу. — После выхода второй книги Квентину Сайксу чуть ли не год не удавалось ничего написать. Книга пришлась мне по вкусу, я посочувствовал автору и придумал способ его подхлестнуть. Сейчас это для нас с ним не более чем шутка.