— Ох, — скрипуче проговорила она, — хотелось бы в рай, да грехи… Это твоя мама с Дмитрием в прихожей? Иван кивнул.
— Красавица, и осанка королевская, — заметила Лилия Михайловна, устраиваясь в подушках, — а вот женщины нашего рода все были мелковаты… Итак, продолжим?
— А может, сыграем в шахматы? — предложил мальчик. — Вы умеете?
— Д — ответила она, — только твои для меня не годятся, я и вижу уже неважно, но главное — фигуры малы. Пальцы не держат. Знаешь что, сходи-ка в кабинет к Мите, там в стенном шкафу, кажется, на второй полке, есть большие, еще довоенные…
— Можно, да? — обрадованно спросил мальчик. — А Дмитрий Константинович не рассердится?
Лилечка слабо махнула рукой и проговорила:
— Но прежде убери все со стола на буфет. Иван унес вазу и тарелки, бросил очечник на подушки, газеты на диван, а свои шахматы сунул обратно в карман. Прежде чем отправиться в кабинет к адвокату, он попил воды на кухне и в тишине пустого дома прошел мимо двери Лилечки в соседнюю комнату. Там, так же как и в гостиной, окно находилось прямо напротив входа, но уже безо всяких цветов. Сама комната была светлой, просторной и очень чистой. У окна стоял массивный письменный стол со стопкой бумаг, малахитовым письменным прибором, отделанным бронзой, парой книг и телефонным аппаратом. Кресло располагалось боком на черно-красном ковре, спинкой к окну, а напротив него стоял стул с высокой спинкой и сиденьем, обитым малиновым рубчатым бархатом. На стуле лежала мамина сумочка. Таким же бархатом были обиты причудливый диван в углу и два небольших кресла перед застекленными шкафами из светлого дерева, набитыми книгами. В нише стоял большой телевизор, а на нем — видеомагнитофон. Вся эта техника была новой и дорогой и как-то не соответствовала мебели, исключая шкафы и вращающееся кресло позади письменного стола, рядом с которым он обнаружил небольшой сейф, подмигивающий зеленым огоньком сигнализации. На стенах и здесь имелось множество картин.
Иван открыл шкаф и сразу же увидел шахматы. Он осторожно взял их и возвратился в комнату старой дамы, но когда открыл дверь, ему показалось, что та спит. Однако мальчик ошибся: его встретили такой радостной и нетерпеливой улыбкой, что он устыдился своих мыслей.
— Ты, мой дорогой, расставь фигуры, а я пока закончу свою историю! — воскликнула Лиля. — Согласен? Иван был согласен.
— Итак, Соня умерла от инфаркта, — вздохнула Лилия Михайловна, — во сне. Вечером попила чайку, погрызла сухарик, а утром не проснулась. Завидная смерть… Однако я осталась одна и страшно затосковала. Прилетел брат — он моложе нас на четырнадцать лет — и в конце концов уговорил меня поселиться у него. Откуда мне было знать, что все обернется этими страшными снами? Мне постоянно снился этот город… сначала времен нэпа, впрочем, ты не можешь знать, что это такое — дворники, белые московские калачи… Не важно. Потом, очень часто, — бледное солнце, поднимающееся над серыми домами. Что говорить, Чикаго был мне ненавистен с первого дня, хотя жили мы в большом собственном доме в пригороде и меня, несмотря на ,мой ужасный характер, вежливо терпели, возили по белу ? свету и ни в чем мне не отказывали. У меня был собственный счет в банке, который открыл на мое имя брат… Однако по-русски я разговаривала только с попугаем. В общем, я приняла решение вернуться сюда. Что называется — умирать… Ты можешь мне это объяснить?
— Зачем? — спросил мальчик, не отрывая глаз от клеток доски, потому что, пока женщина говорила, успел разыграть небольшую партию. — Простите. — Иван смещал фигуры и аккуратно расставил их вновь. — Моя бабушка Маня тоже тосковала по Москве… Вам здесь было хорошо?
Старая дама неуверенно кивнула.
— Вы какими будете играть? — Он взглянул на нее. — Наверное, белыми? Я придвину столик… Здесь не хватает одной пешки, я заменил ее вот этим, — мальчик показал крошечный плоский пустой флакончик из-под духов, — и короля, поэтому будьте внимательны — я ставлю вместо него другую вещицу. — На шахматную доску рядом с фигурой королевы встал вырезанный из слоновой кости пятисантиметровый Будда, как бы выныривающий из складок своего одеяния обнаженным круглым животом, где на месте пупка находился крошечный рубин.
Глаза, рот и уши Будды были закрыты тремя парами его рук…
Когда адвокат заглянул в комнату Лилии Михайловны, партия развивалась полным ходом. На носу у старушки были дымчатые цейсовские очки с толстыми стеклами, а взлохмаченный Иван яростно грыз яблоко.
Они вошли в кабинет, и адвокат усадил Лину на малиновый стул, а сам устроился по ту сторону стола в своем вращающемся кресле; напольные часы, стоявшие в тени сбоку от шкафа, показывали одиннадцать часов московского времени. Дмитрий Константинович по привычке покосился на них и перевел взгляд на лицо Лины, отметив, что она явно нервничает.
— Как ты жила все эти годы? — спросил адвокат. — последнее время я не имел о тебе никаких известий.
— По-разному, — ответила Лина, откидываясь на стул и кладя сумочку себе на колени. — Как все. Заботы. Ну и понимание того, что из потока жизни вырваться с годами становится все труднее.
— А мальчик? Расскажи мне о нем.
— Дмитрий Константинович, — произнесла Лина, взглянув на адвоката мгновенно потемневшими напряженными глазами, — мне иногда кажется, что мы с вами играем в какую-то бесконечную путаную игру, в которой, помимо множества слов, нет никакого смысла. Вы спрашиваете об Иване? Что я могу о нем вам сказать — мальчик перед вами. Он рос со мной, однако закрыт для меня так же, как и в первый день после рождения. Но если человек виден прежде всего своими поступками, то по отношению к Ване я не могу произнести ни одного упрека. Что же до его характера или психологии — я люблю его таким, каков он есть. Сказать, что он хороший мальчик, — значит ничего не сказать.
— Этого достаточно, Лина, — проговорил адвокат, и улыбка погасла на его лице. — Кстати, тебе не кажется, что он как две капли воды похож на Марка?
— Не кажется.
— Лина, — воскликнул Дмитрий Константинович, мы и в самом деле занимаемся опасными вещами, ведь в произнесенном тобой только что ответе нет ни капли правды! И ты сама об этом знаешь.
Лина молчала, лишь пальцы ее теребили замок сумочки, пока наконец она не остановила эти судорожные движения, вынув сигареты и зажигалку.
Адвокат грузно поднялся, вышел на кухню, возвратился, держа керамическую, простенькую, с поцарапанным Дном пепельницу, и, придвигая ее, сказал:
— Я не понимаю, почему ты не признаешь очевидного. Сегодня утром, на перроне, как только я его увидел, во мне все перевернулось: рядом с тобой стоял маленький Марк. Мы выросли вместе. Хочешь, я покажу его фотографии?
— Нет, — вздрогнула Лина. — Зачем тебе все это нужно, Митя? Не вторгайся в нашу жизнь!
— Почему вы приехали? — спросил адвокат, садясь. — объясни наконец, что движет тобой? Ведь все эти годы я ждал…
— Хорошо, — перебила его Лина, гася сигарету. — Так даже проще. Я здесь, чтобы попросить у вас денег, Дмитрий Константинович.
— И только?
— Мне нужна крупная сумма, — быстро проговорила Лина, — и не спрашивайте зачем. Я прошу разово выплатить… — Она запнулась. — Пособие Ивана и занять мне под проценты на два года десять тысяч долларов…
— Нет проблем, — усмехнулся адвокат.
— Да?
— Конечно, Лина.
— Я хочу как можно скорее возвратиться в Харьков.
— Как тебе будет угодно. Деньги получишь завтра у меня на работе. Мы оформим бумаги, а вечером я посажу вас в поезд.
— Спасибо.
— Отлично, — добродушно проговорил Дмитрий Константинович, и Лина недоверчиво на него взглянула. — А до завтра вы погостите у меня и тетушки. Мы пообедаем вместе, я покажу Ване Москву, а вечером, если хочешь, мы можем куда-нибудь отправиться…
— Мне бы не хотелось огорчать вас, но у меня нет желания куда-либо идти, я лучше останусь здесь. Вы можете свозить Ваньку в Измайлово.
— Как прикажешь! — совсем уже радостно воскликнул адвокат. — Но на рынок-то ты согласишься меня сопровождать?
— Да.
— Тогда поехали! — Дмитрий Константинович боком выбрался из-за стола, подхватил совершенно растерянную Лину под руку и торопливо, едва не подталкивая, повел в коридор. — Жди меня в прихожей…