Самым удивительным даром было все же спиртное. Братт ограничивал доступ к алкоголю в Стокгольме железной рукой, как диктатор. Заборную книжку многие считали величайшей драгоценностью. А нам выдали не только жестяной бочонок 96-процентного спирта для консервации, но и — слушайте и удивляйтесь! — полный рацион, положенный всем троим членам экспедиции по заборным книжкам на три года, с единственным условием, что ящики будут вскрыты не раньше, чем корабль минует красный камень на выходе из гавани Гётеборга!
Да, вероятно, парням действительно было там весело, но в одном пункте Хультена все же необходимо подкорректировать, поскольку самым удивительным приобретением экспедиции явились отнюдь не крепкие напитки или иные плоды хитроумных рекламных проектов Бергмана. Хоть тому и не было равных в искусстве убал-тывать до бесчувствия производителей печенья и владельцев фабрик типа "Плащи из Норрчё-пинга", но все же триумфатором, добывшим самый главный трофей, стал Малез.
Наш герой в состоянии крепкого подпития как-то вечером заприметил в ресторане "Золотой мир" Андерса Цорна. А не смог бы господин поддержать научную экспедицию в дальние края? Почему бы и нет? Прямо на следующее утро бакалавр Малез навестил великого художника в его ателье у Шлюза, где тот, пребывая в состоянии некоторой усталости, припомнил вчерашнее обещание и выписал чек на десять тысяч крон. Это была, мягко говоря, кругленькая сумма, особенно учитывая, что взамен он не попросил ничего, кроме фотографий обнаженных молоденьких японочек. Хотя снимков Цорну получить так и не удалось. Чек подписан двадцатым мая тысяча девятьсот девятнадцатого года, значит, жить художнику оставалось всего год.
Тем самым вопрос финансирования оказался решен, и это была такая редкая удача, что для трех друзей время между началом сборов и отъездом, возможно, превратилось в самый приятный отрезок долгого пути. Человек никогда не владеет миром в такой степени, как именно в этот момент — в преддверии.
Когда уже оставались считанные дни, все виделось мне как-то более отчетливо, словно между началом сборов и отъездом есть магическая связь. За рамками этого промежутка бесконечное временное пространство казалось мне предательски ускользающим. В ограничении же присутствовало освобождающее чувство покоя. Отмеренное время представлялось островком. А островок, позднее, — точкой отсчета. Это открытие долго оставалось для меня единственным ничем не омраченным преимуществом путешествий.
Они отправились в путь в феврале 1920 года — в общей сложности шесть человек. Бергман и Хультен недавно женились; жены — Дагни и Элисе — поехали вместе с ними, чтобы ассистировать при полевых работах и вести хозяйство. Кроме того, был нанят специалист по консервации по имени Хедстрём, в задачу которого входило препарировать и сохранять огромные, как хотелось надеяться, собрания млекопитающих, птиц и всего прочего, что могло оказаться в пределах ружейного выстрела
Бергмана. Насекомыми Малез собирался заниматься сам. Он, правда, тоже перед отъездом получил предложение вступить в брак — от очень молодой, но уже известной журналистки Эстер Бленды Нурдстрём, однако, поскольку речь шла о чисто фиктивном браке, Стен Бергман посчитал благоразумным наложить вето на ее участие, как будто с самого начала было решено, что рассказывать потомкам историю камчатской экспедиции станет он, и только он.
Именно поэтому книга Бергмана меня никогда не интересовала. Конечно, я могу извлечь некоторую пользу из чтения этого объемного описания трудностей тех трех лет — Бергман оказался хорошим и на редкость усердным наблюдателем, но впечатление снижают его откровенные попытки подражать Свену Хедину, что ему было не по силам. Он родился слишком поздно, не в то время. Экспедиция еще не успела миновать Александрию (а он — первую страницу своей книги), как уже "к нам наперегонки бросились люди всех мастей — цветные и белые, большинство в каких-то широких брюках-юбках, и мы с трудом решились доверить чемоданы этим атаковавшим нас негритянским предводителям и жуткого вида арабам, один грязнее и оборваннее другого".