— Мух?!
— Да, журчалок.
— Послушайте, приходите ко мне. У меня дома их полно.
Следовательно, приходится прояснять возникшее недоразумение. На это уходит некоторое время. А уж коль скоро ты сказал "А", приходится говорить и "Б", что вскоре вовлекает тебя в целый семинар по истории журчалок: рассказ об их эволюции и значении, например, для опыления, о пользе и прелести собирания мух и применяемых методах и о массе других тем, связанных с мухами, насекомыми или природой вообще. И пошло-поехало — внезапно оказывается, что ты стоишь, заложив руки за спину, и вовсю философствуешь о перспективах предстоящего грибного сезона. Разумеется, это может быть приятно и в некоторые дни приводит к действительно полезному обмену мнениями по поводу дефицита неспешности и раздумий в наше время. Но коллекция мух от этого не пополняется.
Как тут устоять перед соблазном и не превратиться в "плясуна", если кто-то готов тебя слушать?
"Я собираю мух-журчалок" может, кроме того, быть воспринято как абсурдная шутка или, что еще хуже, как гнусная провокация. Я не скоро забуду молодого человека, проезжавшего мимо на велосипеде, когда я в один из дней находился в опасной близости от дороги. По краям канавы в то время цвела сныть. Выбор действительно хороших мест был невелик. Дороги, сады, помойки — исключительно рискованные места: я имею в виду угрозу общения, но применительно к мухам сныти просто нет равных, поэтому я обычно стискиваю зубы и иду на риск. Увидев меня, парень затормозил так резко, что гравий буквально взмыл у него из-под колес. Обычный турист на взятом напрокат велосипеде, в расстегнутой гавайской рубашке. Краем глаза я видел, как он на меня смотрит.
— Чем это вы тут, черт возьми, занимаетесь?
Прямой враждебности в его тоне не чувствовалось, но я понял, что у него сразу возник соблазн начать излагать мне свои взгляды, как будто я был местной достопримечательностью, оплаченным ЕС аборигеном, которого поместили сюда с единственной целью — развлекать любознательных туристов. Говорят, такое встречается. Тем не менее я просто ответил как есть, и поскольку мне только что удалось поймать пару экземпляров великолепной журчалки Temnostoma vespiforme — журчалки осовидной, я протянул ему баночку с уловом, чтобы поскорее покончить с лекцией о мухах. Парень окинул журчалок беглым взглядом, вернул мне баночку и заявил:
— Это осы.
— Да, так вполне можно подумать, — согласился я и вежливо объяснил, как все обстоит на самом деле, после чего парень попросил разрешения снова посмотреть на мух. Такую возможность он, естественно, получил и на этот раз разглядывал улов долго, подробно и вдумчиво, не произнося ни звука.
— Это осы.
Теперь в его тоне чувствовалось раздражение. Я сунул баночку в карман. Он, вероятно, решил, что я над ним издеваюсь, или просто не привык к тому, чтобы ему противоречили.
Ситуация приняла скорее комический, нежели угрожающий оборот; он опустил подпорку велосипеда, широко расставил ноги, скрестил руки на груди и принялся сверлить меня взглядом, словно ожидая моей капитуляции перед интеллектуально, морально и во всех прочих отношениях превосходящим противником. Я попробовал отделаться от него дежурной улыбкой. Ноль реакции. Вид у него был довольно сердитый. Поэтому я решил просто вернуться к своему делу, но парень продолжал стоять как вкопанный. Он не двигался с места в течение нескольких минут. Вероятно, пытался придумать удачную финальную реплику и под конец выдал:
— Это осы! Так и запомните!
С чем он и поехал дальше. По мере набора скорости его рубашка стала развеваться.
"Плясуна" я позаимствовал у Милана Кундеры. Он использует это слово в элегантной комедии о тщеславии, честолюбии и жажде власти; всего лишь коротенький диалог в незамысловатых декорациях, то и дело возникающий в небольшом романе, который как раз и называется "Неспешность". Ну, возможно, "роман" и не совсем корректное определение, но он очарователен. И у него есть двойное дно, как у нефтяного танкера. По правде говоря, я так и не сумел понять, о чем, собственно, эта книга, но, как и "Человек, который любил острова", она пленила меня сразу, лишь только я узнал о самом факте ее существования.
Как и в случае с Лоуренсом, я в течение ряда лет благополучно довольствовался одним сознанием того, что о волнующей меня теме можно прочитать у писателя масштаба Кундеры. Кроме того, у меня, как обычно, имелись собственные теории.