Удачно подворачивается глубокая ниша с окном, скрытая модными шторами синего цвета. В ней я и прячусь. Стоять посреди пустого коридора и ждать, что меня не заметят — полная глупость.
Выравниваю дыхание и, придерживаясь за стену, чтобы не рухнуть от усталости, прислушиваюсь к голосам.
— Я согласен, — сложно разобрать, кто говорит, но, судя по скучающей манере, это Антон Михайлович. Совершенно ни одной эмоции в голосе.
— Серьезно? — уже громче. Тимуру, как и мне, сложно держать себя в руках.
Вот только у нас разные позиции. Я — загнанный заяц, а он — волк, ощерившийся в оскале.
— Она подходит. Во всяком случае, лучше Катерины и других твоих расфуфыренных баб.
— Но Мира…
— Ты считаешь меня таким глупцом? — холодная усмешка подобна айсбергу, замораживающему всё вокруг. — Видно же, что она еще зеленая. И врёт неубедительно. Идеальный вариант, которым легко манипулировать.
Боль в груди становится сильнее. Я с трудом удерживаю равновесие и уже понимаю, к чему всё идет, но почему-то продолжаю слушать. Наверное, мне просто необходимо услышать эти жестокие слова, слетающие с его губ.
— Не говори о ней в таком тоне, — неожиданно резко цедит Раевский. — Даже тебе я такое не спущу.
Защитить пытается? Смешно же, ведь мой враг — не его дядя, а он сам, и все же…что-то теплое разливается глубоко в груди. Мне приятно, что, несмотря на внешнюю грубость и жесткость, я что-то да значу.
— Успокойся и поспеши ее обрадовать, — высокопарно заявляет шатен, — женись в ближайшее время. Больше нельзя тянуть.
— Не хочу торопиться. Из-за меня в ее жизни и так полный бедлам.
— Кто вообще говорил о ней? — презрительно выплевывает. — Не пускай всё под откос из-за какой-то девчонки.
— Дядя, — предупреждающе рычит Раевский.
— Ты хоть соображаешь, что из-за своей бесхребетности можешь на улице оказаться?
— Не драматизируй, — рокочет следом, — кроме наследства у меня и свои активы есть. Могу до конца жизни фигней страдать и о бабках не думать.
— Но просрешь бизнес, — недовольное цоканье, — племянник, я искренне не понимаю, зачем ты притащил эту девку, если собрался не доводить дело до конца.
Меня передергивает. С каждым словом я всё сильнее сжимаюсь, как от удара плеткой. Вытираю лицо, чувствуя влагу на щеках.
Слезы?
— Я женюсь на ней. Будь уверен. Только на ней и ни на ком другом, но не сейчас. Не ради наследства.
— Тогда ты идиот. Думаешь, я вечно буду твою задницу прикрывать? Что будет, если люди узнают о том, что у тебя никаких прав на компанию нет?
— И все же я настаиваю. Дай мне месяц.
— Что изменится?
— Многое, — уклончиво. — Мира не такая, как ты думаешь. Она специально выставила себя охотницей за деньгами, чтобы всё сорвать.
— Не смеши меня. Кому сейчас не нужны деньги? Да бред какой-то.
Раевский взрывается и повышает голос.
— Но она даже не знает про брак. Причем развода я точно не дам.
— Ты и не сможешь, так что подумай хорошенько. Если сомневаешься в ней, выбери другую.
— Нет, — ледяным тоном отрубает.
Пол уходит из-под ног. Ослабевшие руки отпускают подоконник, в который я вцепилась мертвой хваткой, а ноги сами ведут меня к выходу.
Внутри бушует пожар: злость, обида и непонимание жгут похлеще бензина. Скулы сводит от горечи.
Значит, игра не закончится, что бы я ни сделала? Он против воли в загс потащит?
И все ради наследства…
Что изменит гребаный месяц, если я прямо сейчас готова сказать ему нет?
Но он не услышит. Не захочет и сделает вид, будто так и надо.
Какая ирония. Будь у меня на руках договор, который он заставил меня подписать, я бы сама к репортерам полезла, но Раевский слишком осторожен и далеко не глуп. У меня нет никаких доказательств. Единственную надежду я возлагала на его дядю, который вдруг оказал мне медвежью услугу и перешел на его сторону.
Брак в девятнадцать лет с этим холодным и жестоким куском льда, ни во что меня не ставящим?
Сквозь слезы усмехаюсь и покидаю ресторан. Сидящие за столами гости едва удостаивают меня взглядами. Они чересчур заинтересованы в том, чтобы помочь этому миру своими грязными деньгами.
Теперь понятны и попытки быть милым, и сыгранная история с аварией, и ночевка под одной крышей, вот только от этого понимания хочется кричать.
9
Тимур
«Что будет, если люди узнают о том, что у тебя никаких прав на компанию нет?» — слова дяди застревают где-то на уровне подсознания.
Одна фраза, и кровь в венах вскипает, потому что я знаю, что он прав. Бизнес всегда должен быть на первом месте, а я им пренебрег. Жалкий слабак.
Сначала мне не хотелось церемониться. Я просто нашел слабую, беззащитную девчонку, которой можно воспользоваться, и сделал скидку на то, что она не уродлива. Другие женщины не подходили, потому что заранее знали мой статус. Только за ним они и бегали.
А я не собирался повторять ошибку отца. На его примере убедился, что за чрезмерной красотой всегда стоят мотивы. Это видно — когда женщина слишком старается угодить. Его любовницы ему чуть ли в рот не заглядывали, чтобы последнее выжать, а потом сбегали к сосункам, изменяли, угрожали и манипулировали. Жизнь в роскоши быстро их развращала. Я с детства насмотрелся на эти кукольные лица, переделанные пластикой. В них горела только алчность. Залезть в штаны и карманы им было недостаточно, рано или поздно их ручонки добирались и до компании.
Отвратительно.
Именно так я себя чувствовал, когда вдрызг пьяный приперся к юристу и услышал условия передачи наследства. Черным по белому было сказано жениться. Я бил по стенам, разбивал в кровь кулаки и орал во весь голос, не веря, что отец лично вписал этот пункт в завещание. Почти полгода прошло. Еще неделя, и будет шесть месяцев, но я так до сих пор и не понял, к чему этот плевок в лицо.
У нас ведь были нормальные отношения. Для главы корпорации он уделял мне немало времени. В одиночку воспитал, показал реалии. Со школьных лет водил в офис, прививал мысль об ответственности перед сотрудниками. Говорил, что в один день мне придется занять его место.
Так какого черта, — не понимал я, — он решил надо мной посмеяться. Поставил перед выбором: бизнес или свобода. На одной чаше весов с пеленок привитая мысль о руководстве, на другой — брак. Позорные цепи, которыми я никогда не намеревался себя связывать.
В итоге решил, что на крайняк подцеплю девчонку с улицы и хорошо ей заплачу за молчание, а потом вышвырну из своей жизни. Штамп в паспорте, и иди на все четыре стороны.
Но в завещании также было второе условие, которое претило мне чуть ли не больше первого.
Развод запрещен. В случае расторжения брака адвокаты быстро подсуетятся и выкинут меня с руководящей должности. Уверен, у отца достаточно людей, которые за этим проследят, даже если это случится через десять лет или через сорок.
Полная бредятина, но отдам ему должное — он хорошо меня знал. Без второго пункта я бы давно расписался и тут же развелся. И пофиг на ком.
Шесть месяцев подходят к концу. Меня в буквальном смысле ошпаривает напоминание дяди — сроки не бесконечны. И мнение Миры едва ли тянет на то, чтобы его учитывать.
Она возненавидит. Всё лицо расцарапает, если узнает.
Но я уже не готов отступить. Есть в ней что-то такое, что реально цепляет. В моем окружении таких нет.
Неиспорченная, самостоятельная, бойкая и бесстрашная. В карман за словом не полезет, говорит то, что думает, смело в глаза смотрит.
В ней огонь жизни горит, эмоции с одного подхода на лице считываются.
Когда она злится, всегда прядь белых волос дергает. Даже в мусорном мешке хорошо выглядит.
А по-другому ее одежду и не назовешь.