— Когда ты успел это заказать?
— Еще в аэропорту. Тебе должно подойти, — голос идет с кухни, поэтому я направляюсь туда, замечая, как Тимур наполняет два стакана водой и кивает в сторону стола, заставленного по большей части салатами и закусками. Из груди рвется полузадушенный стон.
— Ты что, робот?
— Привычка, — едва слышно отзывается и плюхается на стул с плетеным сиденьем. — Ты поешь?
Тимур наверняка по моему осунувшемуся лицу и так знает ответ на свой вопрос, но почему-то все равно спрашивает, будто я могу передумать. И тогда мы еще несколько минут проведем рядом, бросим что-то скупое насчет красоты города, а потом… а что потом?
Не желая снова копаться в себе, я качаю головой и шаркаю ногами по полу, заходя в ближайшую спальню. Постельное белье сиреневого цвета пахнет чистотой и свежестью. Подушка мягко обнимает тело, отголоски чужих голосов сыплются сквозь приоткрытое окно. Место незнакомое, язык неизвестный, сама ситуация до дрожи волнующая, но спится тут хорошо.
Следующие два дня мы возвращаемся в отель только для того, чтобы переночевать. Краски на небе, нарисованные больно солнцелюбивым художником, постоянно жалят кожу и заставляют прятаться то в тени небольших скверов, то в дальних уголках ресторанов. И чтобы подальше от окна — жара изматывает похлеще долгой ходьбы.
А ходим мы и правда много. Вереницей сменяются церкви, площади, соборы, галереи и… почему-то только мосты не трогаем, а ведь вроде бы, если мне память не изменяет, приехали мы сюда только из-за незатейливой картинки на паспорте. По телефону я уже успела я извиниться перед Алиной за то, что так внезапно уехала, и пообещала золотые горы. В смысле, мост этот. Со всех ракурсов желательно.
После бесконечных экскурсий, от которых мозг пухнет, мы вырываемся из плотного кольца культурного просвещения и просто бродим по городу, узнавая его с новых сторон. И я даже себе не признаюсь, что это мне нравится куда больше. Не хочется, чтобы труды Тимура пошли насмарку, все же именно он занимался программой и выбирал наиболее интересные места, периодически спрашивая меня о том, что мне самой нравится. Я отмахивалась, мол, веди куда угодно, если в итоге дорога приведет нас к парашютам.
Раевский почему-то воспринимал это как шутку, хотя я вовсе не шутила.
Вечером второго дня, когда мы снова приехали к морю, но в этот раз сидели не у кромки берега, а на летней веранде, Тимур вдруг спросил.
— Тебе здесь нравится?
Я кивнула, наслаждаясь закатным солнцем. Завтра наш последний день, и снова Москва, работа, университет, проблемы. Казалось правильным просто взять и сбежать на время от всего.
Хотя мы сделали огромную ошибку — взяли с собой друг друга. А это вообще убийственное комбо.
— А тебе? — все-таки решила спросить.
За три дня меня всего лишь раз посетило чувство дискомфорта, и то кратковременное — Тимур смотрел на меня, ждал реакцию, впитывал ее, вдыхал вместо воздуха, но сам совершенно ничем не делился. Будто ему все равно, где быть. Будто…
— Я не люблю Италию, — скривился, попробовав коктейль, и я почему-то совсем не удивилась. Только усмехнулась.
— Почему?
— Здесь слишком жарко.
— Нет. Ты меня не понял. Я спросила: почему мы здесь, если тебе не нравится?
— Я не говорил, что мне не нравится, — ловко увильнул от ответа и перевел взгляд на выступающую группу. — Как тебе?
Четверо музыкантов задавали тон вечера. Один на клавишных, двое отбивали звучный ритм и подыгрывали гитаре, а последний, резко дергая за струны, хрипло надрывал голос. Я уже не в первый раз заметила, что у итальянцев во всем есть динамика. В песнях билась жилка страсти, на улице от квартала офисов до дышащих дымом клубов достаточно рукой подать, а искусные лепки удивительным образом гармонировали с буйством вечернего моря, гоняющего камни по песку.
— Слишком много ударных. Я бы послушала что-то более мелодичное.
— Тогда почему ты продолжаешь слушать?
«Если тебе не нравится» — пропустил слова сквозь пальцы.
Я хмыкнула и, подхватив игру слов, ответила тем же.
— Потому что здесь жарко.
Не в Италии жарко, флорентийское солнце здесь ни при чем. Рядом с мужчиной, который позорно плохо разбирается в отношениях, не идет на уступки, не знает язык слов, только действий — жарко. Потому что чуда вроде нет, но оно прощупывается.
Маски крошатся под ногами, замуровывая тяжесть предыдущих ошибок. И на миг я забываю, что это лишь короткий отпуск. Спонтанный, безумный, свойственный больше подросткам, чем взрослым людям. Вот так взять и резко уехать казалось дерьмовой идеей, но почему-то лишь в нескольких тысячах километров от дома получилось себя отпустить.
Не до конца — просто чтобы расслабиться.
— Мне хорошо с тобой, — вдруг шепчет Раевский, и на фоне гуляющей толпы я с трудом его слышу.
— Я знаю, — короткие колючки все еще впиваются в кожу, но уже не до крови.
Я же говорю — не до конца. Расслабишься уж с таким стратегом.
— Тимур, скажи честно. Если по истечении месяца я по-прежнему буду слать тебя так далеко, как только смогу, ты отступишь?
— Погоди, я еще не все фишки использовал. Ты же помнишь, что обещала меня простить, если я кое-что сделаю?
Разморенная и уставшая, я только кивнула на это вступление и уставилась ему куда-то в область шеи, ожидая продолжения банкета, но Тимур вдруг заткнулся. В буквальном смысле сцепил челюсти, отчего на щеках заиграли желваки, и подозвал официанта, чтобы рассчитаться.
Тему тогда замяли, хотя счетчик уже отбивал тихий ритм и готовил к неизбежному.
Проснувшись в пустом номере отеля, я меньше всего ожидала череду записок, нарочито небрежно брошенных в разных местах. Сомнений не осталось — Раевский настолько себе на уме, что с ним как на войне. В плане — хочется надеть бронежилет и осторожно ступать по паркету, боясь налететь на мины.
Именно так я себя чувствую, пока иду от одной бумажки к другой.
Первая лежит на прикроватной тумбочке рядом с телефоном. Пара строк о том, чтобы шла в ванную. Я подчиняюсь, все еще пытаясь продрать глаза, и заодно хватаю сотовый, чтобы дозвониться до Тимура и спросить, не подтекла ли у него крыша. А то точно едет куда-то не туда. Впрочем, ответа нет. Перебрасывает на автоответчик.
Я задумываюсь: уже обед, меня никто не разбудил, Тимура и след простыл. Что за приколы?
О таких фишках он вчера говорил?
И все же любопытства чуть больше, чем раздражения. Щелкаю выключателем, освещая ванную, и нахожу еще одну записку. «Прими душ».
Нет, ну правда, какого черта? Нутром чую неладное, не понимаю, с какой стороны ветер дует.
Делать нечего — пока ничего из рук вон выходящего я не вижу. Все равно каждое утро по расписанию, я бы и без «подсказок» под воду залезла.
Особо не разлеживаюсь, все-таки хочется разобраться в ситуации. Открываю дверцу душевой и выбираюсь наружу, чтобы просушиться. Так и замираю с включенным феном. На запотевшем после горячего душа зеркале проступает надпись: «Кухня». Буквы едва заметны, напотело слабо, чтобы прочитать полностью, но суть я улавливаю.
Проклятый Тимур в детстве в игрушки не наигрался. Он наверняка чем-то опрыскал зеркало. Сама мысль о том, что он так заморочился, рождает странное волнение, бегающее по кончикам пальцев. Это чудно и так на него непохоже.
Сперва на кухне я вообще ничего не замечаю и растерянно бегаю взглядом по мебели. Все на своих местах, ничего не изменилось, и даже чашка с недопитым кофе, оставленным вчера на столе, до сих пор стоит на том же месте. Потом я решаю на всякий случай включить свет. Думаю, вдруг поможет.
И действительно — на подоконнике мукой или чем-то более вязким набросаны два слова: «Погрей еду». Я вздыхаю, вымученно простонав в ладонь. Вот так задачка — что мне разогревать, если у нас не то, что еды, даже продуктов нет. Мы только и делали, что питались в ресторанах или доставкой еду получали. Ну серьезно, мне что, порванную пачку чипсов греть?