Где-то капала вода. Поодаль, в стороне приглушенно спорил с кем-то Егорушка. Башка трещала. Головой он лежал на чем-то мягком и теплом, а тело же, наоборот, довольствовалось чем-то жестким, каменистым.
Матфей заставил себя разлепить глаза. Место было похоже на огромную пещеру, но с некоторыми оговорками. Стены покрывала светящаяся, газообразная, красная штука. По форме пещера походила на спираль. Пространственные завихрения выглядели необычно. Но, главное, что проклятая жара спала, и дышалось тут намного легче.
— Проснулись? — тихо спросила Варя.
Голова Матфея покоилась на её коленях. От того что Варя слегка к нему склонилась её шелковистые волосы защекотали щеку. Пахла она яблоней, распустившейся по весне, а глаза — цветы сирени. Во снах он так часто смотрел в эти глаза и говорил с ними о том, как ему живется на свете белом, что они казались родными. Там, она всегда понимала его, даже, когда он сам себя понять не мог.
Матфей поморщился. Что за хрень такая? Так и в поэты заделаться не долго. Ведьма она все-таки, по любому она его специально зачаровывает, а он, как баран ведется.
— Где мы? — немного грубее, чем следовало, спросил он, поднимаясь и усаживаясь в стороне от Вари.
— В чистилище, — смущенная его реакцией, пробормотала она. — Здесь ближе всего к выходу. Вы только не злитесь, а то им снова придется вас усыпить.
Она кивнула в ту сторону пещеры, где стоял Егорушка, возле него столпились, по всей видимости, оставшиеся в аду демоны. Их было немного. По мелькавшим особенностям, в которые Матфею не улыбалось вглядываться, было понятно, что не люди. А лучше бы люди, оно как-то спокойней среди своих…
— Чего выкаешь-то? — нахмурился Матфей.
Хмурился он скорее себе. Ему нравился её мягкий, вкрадчивый голос, даже то, как она ему «вы» говорила, хотя лучше бы, конечно, на «ты». Но и в её «вы» таилась какая-то прелесть. А вот то, что девушка ему приятна, напротив — совсем ему не нравилось. Он начинал чувствовать себя предателем и порядочным идиотом в придачу.
— Я говорю, как меня учили говорить с незнакомыми людьми, — интонация не изменилась, но в её голос просочилась печаль.
— А-а-а… ну, если в этом замес, то я — Матфей, — он протянул ей руку, она удивленно посмотрела на неё, но пожимать не стала, и рука глупо повисла в воздухе.
— Нет нужды представляться. Я знаю, как вас зовут, но ваше имя мне ничего не сообщает о вашей личности, — сказала она.
— Ты, получается, из прошлого века, там, наверное, все было иначе? — вздохнул Матфей, убирая руку обратно в карман.
— Наверное, было, — вздохнула Варя.
Ей, кажется, как и ему, говорить особо и не хотелось.
Она водила кончиком пальца по стене, вычерчивая на её податливой поверхности какие-то мудреные символы. Писала Варя левой рукой, если и вправду выпала из девятнадцатого века, то эта особенность могла быть для неё тогда проблемой.
Он вдруг понял, что совсем ничего не знает об этой девушке. А эта девушка являла собой нечто уникальное, другой такой на свете нет. Настоящее мифическое существо. Если верить этим странным разговорчикам Егорушки и демонов, то вообще нефилим. Нефилим значило, что её отец настоящий ангел, а точнее… До Матфея медленно доходило то, что уже выкладывал из кармана тупоголовый Сидор.
— Получается, твой папаня — сам дьявол? Как в ужастике «Омен»? Ты смотрела?
Девушка сжалась. На её бледной коже выступил легкий румянец, а взгляд потупился. Рука дрогнула, и символ на стене вышел неверный, она поспешила замазать его ладонью.
— Сидор, завали пасть, — зашипел Матфей.
— А чё? Мне тоже интересно, офигеть как интересно!
— Знаешь, — обратился Матфей к Варе, пытаясь замять глупость Сидора. — У меня папаня — тоже не сахар. А быть ребёнком дьявола, это, знаешь ли, очень даже ничего себе и даже круто.
— Круто? — подняла на него огромные глаза Варя, напоминая чем-то диснеевскую принцессу из мультяшек.
Матфей не сдержался и фыркнул, она нерешительно улыбнулась в ответ.
— Я понимаю, я тоже ненавидел своего отца, — сдался он.
Она покачала головой.
— Я не испытываю к папеньке никакой ненависти. Мне грустно, что он олицетворяет собой все самое плохое в людях, что много, наверное, сделал зла. Но и я сделала много, очень много плохого. Нам не дано выбирать родителей, и мы должны принимать их такими какие они есть. Он часть меня. Он мой отец и я, несмотря ни на что — люблю и почитаю его, как одного из своих родителей. В глазах детей всякий, породивший их, безгрешен — даже если он есть воплощение всех грехов.
Матфей присмотрелся к Варе. Она все еще увлеченно чертила что-то на светящейся алым стене. Получалась затейливая вязь. Длинные волосы спадали каскадом до самого пола, полностью прикрывая её тело.
Хотелось как-то быть ей сопричастным что ли. Понять её. Понять, правда ли она думает обо всем так, как сейчас сказала. Ему одновременно и импонировали её в чем-то наивные, а в чем-то очень даже зрелые рассуждения, и вместе с тем, было досадно, что в ней эта истина существовала естественно и просто. Ему же, чтобы понять то же самое, пришлось преодолеть долгий путь, совершив кучу ошибок и причинив много боли и себе, и отцу, да и матери, в конечном итоге, тоже.
Но рассуждать это одно, а что она будет делать, когда встретит своего дьявольского папашу? Он уже открыл было рот, чтобы спросить её, но…
— Ух-ты, пух-ты! Гляжу, Матюша наш очухался?!
Матфей дернулся от неожиданности. Егорушка оказался совсем рядом и доброжелательно улыбался ему своей сладенькой улыбочкой.
— Постарайся в рученьки себя взять и не портить тут температуру, — назидательно помахивая указательным пальцем, попросил старикашка.
Матфей в бешенстве посмотрел на него. Встал и зло выдавил:
— Какого черта ты со мной сделал, старый пень?!
— Настоечку дал — никакой химии, не боись! Исключительно с заботой о тебе родимом, чтоб ты успокоился, отдохнул. Ну, вот зачем ты так опять?
В лицо Матфею дунуло жаром. Всё вокруг зашипело. А через мгновение пещера перевернулась и в глазах потемнело.
Варя охнула, попыталась придержать Матфея, чтобы он не ударился головой, как в прошлый раз. Но Матфей оказался слишком тяжелым и рухнул на неё, придавив Варю своим телом. Она пискнула. Сердито сверкая глазами на подхихикивающего старика, с трудом вылезла из-под парня.
— Зачем вы так? — в сердцах укорила она.
Матфея было и жаль, и обидно за него. Его специально дразнили, а потом так грубо усыпляли.
— Выбора у нас нет, Варенька, — вмиг сделавшийся серьезным, вздохнул старик. — И настойка, кстати, тоже закончилась. Поэтому нам должно поскорее что-то решить. Мы тут с детками моими покумекали и разумели, что тебе необходимо вызвать Люцифера в ад.
— Но я не могу! Я не знаю как! — испугалась Варя.
— На самом деле знаешь, моя милая, просто надо вспомнить. Сядь вон там, в уголочке сосредоточься. Он нам ну очень нужон, Варенька. И тебе — тоже.
— Мне — не нужен… Я не хочу, — заупрямилась Варя.
— Ой, да разве? Не лукавь, милая, будь честна с собой.
— Он бросил нас тогда с маменькой, — заметила Варя, предъявляя свой главный аргумент. — С чего вы решили, что сейчас он откликнется на мой зов?
— Потому что он никогда вас не бросал. Наоборот он безумно любил твою маменьку. Может, и зря я тогда вмешался. Попросил Михаила рассказать Софье Александровне, что её возлюбленный дьявол — воплощение зла и пороков, и велел укрыть вас от его взора в родовом имении. Но даже под покровом вы с ним всегда чувствовали друг друга, и он почти нашел вас. Несмотря на все мои усилия, он бы пришел к вам, если бы они не пришли первыми.
— Зачем же вы все это сделали с нами?! — ужаснулась Варя.
Она вспомнила мамины страдания: её слезы, её боль. Маменька верила, что дьявол придет за ними, чтобы отомстить, и утащит их в ад. И вместе с тем, продолжала горячо любить Люцифера, хотя и боялась его до смерти. Она каждый день вытравливала из себя любовь самобичеванием.