Им дали на подпись бумаги об ответственности, посоветовали не подходить слишком близко и вскоре ввели в комнату со стеклянными стенами. Санитары остались у двери. Уэнди с Рональдом усадили довольно далеко от Кельвина, который продолжал черкать в блокноте, — по другую сторону широкого стола.
— Привет, брат.
— Лентяи не понимают сути.
Рональд взглянул на Уэнди и показал жестом: приступайте.
— Кельвин, вы ведь учились в Принстоне?
— А я говорю, Гиммлер любит стейки тунца, — не отрываясь от блокнота, ответил тот.
— Кельвин?
Он продолжал писать.
— Помните Дэна Мерсера?
— Белый мальчик.
— Да. А Фила Тернбола?
— От неэтилированного бензина у жертвователя болит голова.
— Ваши друзья из Принстона.
— О да. Из «Лиги плюща». Там один носил зеленые туфли. Ненавижу зеленые туфли.
— Я тоже.
— Из «Лиги плюща».
— Точно. Ваши друзья из «Лиги плюща» — Дэн, Фил, Стив и Фарли. Помните их?
Кельвин наконец отложил карандаш, поднял глаза — абсолютно пустые глаза — и уставился на Уэнди, совершенно ее не замечая.
— Кельвин?
— Гиммлер любит стейки тунца, — встревоженно прошептал он. — А мэр? Мэр ничуть не меньше.
Рональд безнадежно вздохнул.
Уэнди кое-как поймала взгляд Кельвина.
— Я хочу поговорить о тех, с кем вы проживали в одном номере в колледже.
Кельвин хохотнул:
— Прожевали?
— Да.
— Смешно. — Он захихикал как… как сумасшедший. — Прожевали. Как будто мы там сидели и жевали. Жевали и чавкали. Проживали-прожевали, понимаете?
По крайней мере забыл о кулинарных предпочтениях Гиммлера.
— Так вы помните своих соседей?
Смех тут же прекратился, словно кто-то щелкнул выключателем.
— Они в беде, Кельвин. Дэн Мерсер, Фил Тернбол, Стив Мичиано, Фарли Паркс — у них неприятности.
— Неприятности?
— Да. — Уэнди повторила имена, потом еще раз.
Лицо Кельвина начало меняться, черты вдруг перекорежило, он заплакал.
— Нет, о Господи, нет…
Рональд вскочил, потянул к брату руки и замер от вопля — внезапного, пронзительного. Уэнди отшатнулась.
Кельвин выкатил глаза.
— Лицо со шрамом! — Он быстро встал, опрокинув стул, увидел приближающихся санитаров, которые на ходу вызывали подмогу, снова завопил и отбежал в угол. — Лицо со шрамом! До всех до нас доберется. Лицо со шрамом!
— У кого лицо со шрамом? — тоже во весь голос спросила Уэнди.
— Да отстаньте вы от него! — потребовал Рональд.
— Лицо со шрамом! — Кельвин зажмурил глаза и обхватил голову, словно та вот-вот развалится на части. — Я говорил им! Предупреждал!
— Кого? О чем?
— Хватит! — приказал Рональд.
Кельвин, увидев наступающих медбратьев, заорал:
— Прекратите охоту! Прекратите охоту! — потом рухнул на пол и побежал на четвереньках.
Рональд, плача, попробовал успокоить брата. Тот встал, и тут же на него, как игроки в американский футбол, накинулись санитары — один крепко схватил за пояс, другой за плечи.
— Осторожно! Не пораньте!
Кельвина на полу уже чем-то связывали, Рональд все умолял не поранить брата, а Уэнди протискивалась поближе. Наконец она поймала взгляд больного.
— Объясните, Кельвин.
— Я говорил им, — прошептал тот, — предупреждал.
— О чем?
Больной заплакал. Рональд схватил Уэнди за плечо, попробовал оттащить, но она отбросила его руку.
— О чем предупреждали?
В комнату вошел третий санитар и шприцем с тонкой иглой сделал Кельвину укол в плечо. Тот посмотрел Уэнди прямо в глаза и проговорил неожиданно спокойным голосом:
— Не охотиться. Мы должны прекратить охоту.
— Какую охоту?
Но вещество уже начало действовать, Кельвин говорил вяло:
— Вообще нельзя было начинать охоту. Лицо со шрамом расскажет. Вообще нельзя было начинать охоту.
ГЛАВА 27
Рональд Тилфер понятия не имел, о каком лице со шрамом и о какой охоте говорил его брат.
— Он и раньше о них болтал. Так же как и о Гиммлере. Бессмыслица какая-то.
По дороге домой Уэнди думала, как быть с этой сумбурной информацией, и чувствовала себя в еще большей растерянности, чем утром.
Чарли сидел на диване и смотрел телевизор.
— Привет, — поздоровалась она.
— Что на обед?
— У меня хорошо, спасибо. А у тебя?
— Ну зачем нам дома весь этот фальшивый этикет? — вздохнул сын.
— Обычную вежливость, видимо, тоже отменим?
Чарли и ухом не повел.
— Как ты? — спросила она чуть более озабоченно, чем собиралась.