Пламя свечи взвилось, опадая. Беспокойные голоса наполнили покои.
— Очнулся?.. Как он?
Из темноты выплыли лики Дитриха, Ирмгарда. Кого-то ещё. Он не разглядывал. Он искал её, свою Птаху…
В мутнеющее засыпающее сознание врывались отрывки сна, смешиваясь с явью, таяли, переплетаясь, причиняя невыносимую боль всплеском воспоминаний.
Снова темень. Беспросветная. Немая.
— Тебя сыскали в водороине, на самом дне. По следам бурого поняли, кто тебя так отделал. — Барон всматривался в осунувшийся с жёсткой щетиной лик брата, с сухими потрескавшимися плотно сжатыми губами, тёмными кругами вокруг ввалившихся воспалённых мутных глаз. — Да и слепым нужно быть, чтобы не понять. Странно, что остался жив. Следы зверя крупного, матёрого ушли по ручью. Видно, медведь был сыт.
Герард молчал второй день. С тех пор, как полностью пришёл в себя и понял, что в беспамятстве провёл четыре дня. Четыре дня! Такое необходимое время упущено по его неосмотрительности, а доставленные вести лишили всякой надежды.
Он не отзывался на болезненные перевязки груди, располосованной когтистой лапой хищника. Казалось, рана на голове — от удара о камень — не причиняла ему боли. Ни стоном, ни вздохом он не выказывал интереса к происходящему.
На входящих в покои реагировал одинаково: сначала вздрагивал от шума отворяющейся двери, подаваясь вперёд, высматривая, кто вошёл, затем опускаясь назад на подушки, впадал в уныние.
Дверь отворилась. На этот раз, наблюдающий за братом Дитрих, не заметил его внимания к звуку торопливых шагов. Наоборот, его сиятельство отвернулся, морщась.
— Что наш больной? — Элмо Касимиро, держа в руках небольшой короб со снадобьями и порошками, прошёл к прикроватному столику. За ним следовал Джервас, — выпускник лекарской школы — держа подмышкой отрез полотна и кувшин с горячей водой. Процессию замыкали экономка Марлиз Колман со стопкой свежего белья и Кива, на вытянутых подрагивающих руках держа поднос, скромно уставленный двумя глубокими мисочками: с бульоном и пышными пластами оранжевого омлета с зеленью. Из-за их спин в умывальню прошмыгнула девка с ведром горячей воды.
— Ест плохо, молчит, господин лекарь, — раздалось от окна и, приподняв полог над ложем, смещая его в сторону, в полоске дневного света показалась бледная графиня.
— Что ж вы, ваше сиятельство, капризничаете? — в голосе эскулапа слышался укор. — Мы все переживаем за вас, а с вашей стороны никакого сочувствия к нам нет.
— Ладно, я зайду позже, — поморщился барон, поспешно вставая. — Понимаю так, что сейчас будет перевязка. — Он уже видел рану брата. Зрелище не для слабонервных. Хоть он не причислял себя к их лику, но предпочёл удалиться и оставить Герарда на попечение целителей.
— Госпожа Юфрозина, можете тоже уйти. — Элмо покосился на женщину.
— Я останусь, — графиня придвинулась ближе, готовая в любой момент прийти на помощь. Раны? Ей приходилось видеть всякое. К тому же шесть дней назад никто иной, а именно она помогала Киве обмывать бесчувственное тело господина.
Через грудь графа пролегли три глубоких и одна короткая борозды, от одного взора на которые особам нежным и чувствительным впору упасть замертво. Такие раны заживали долго и мучительно. Но не в данном случае… По всей их длине красовались аккуратные короткие поперечные стежки.
Кива крестилась, стоя в сторонке, вспоминая день, когда бездыханного окровавленного хозяина под вой выскочившей челяди сняли с коня. Она неустанно благодарила Всевышнего, что буквально за день до этого в их замок прибыл Элмо Касимиро, и под его руководством были зашиты телесные повреждения графа. С её своевременной подсказки ему помогал уже, можно сказать, опытный в этом деле её мужчина, её Ланзо, согласно кивнувший на вопрос, поможет ли он господину лекарю спасти любимого хозяина.
Элмо пришлось недавно зашивать волосом лошади глубокую короткую рану. В качестве эксперимента. Здесь же, при виде сплошного кровавого рваного месива на груди господина, он усомнился в своём знании. Но вид аккуратных и быстро заживших швов Кристофа вдохновил его. Применение шёлковой нити для шитья хоть и было необычным, но сомнений не вызвало. Кого нужно благодарить в таком бесценном знании, знали все.
Сын Берты чудесным образом быстро встал на ноги и уже бодро ходил, слегка прихрамывая и даже бегая трусцой, туго перевязывая ногу перед тем, как ненадолго сесть на коня, всё же пока благоразумно предпочитая пешие прогулки.