— Только вот мы здесь, все и вместе, а она? Где она? Что с ней?
— Убирайся! У меня нет сил спорить с тобой! Когда-нибудь ты поймёшь.
— Ищешь себе оправдание?
— Когда на кону стоит жизнь всей семьи и заметь, твоих детей тоже, смерть одного человека против смерти восьмерых и ещё неизвестно скольких… — Он не знал, как произнести то, что следовало: «…не окажется бесполезной»? А казалась страшной! Именно страшной. Несмотря на сердечную боль и образующуюся пустоту в душе, он пытался уверовать в то, что поступил верно. Выходило плохо. Да что там плохо! Он чувствовал, что медленно умирает без своей Птахи. — Что ты выберешь?.. Молчишь? Вот и я не знал, что так выйдет. Я всё сделал, что мог.
Дитрих уходить не торопился. Прикрыв глаза, он покачивался на стуле. Да, он готов согласиться с братом, что зачастую мы делаем выбор, считая его единственно правильным, и только время покажет, ошибались мы или нет. Но душа не принимала смерти той, которая влетела в их размеренную серую жизнь, перевернув всё с ног на голову. При её появлении он, словно очнулся от ленивого покойного сна. Понял, что значит за кого-то переживать и не спать ночами, понял, что значит быть отвергнутым. Узнал, как болит и стонет душа от ревности. И пусть за бравадой шуток и смеха не видно его метаний, он живой, из плоти и крови. Он всё ещё любит. Он верит.
Барон дёрнулся, как от удара:
— Прекрати! — вскочил со стула, отходя к окну. — Понимаешь, не чувствую я, что её нет. — Коснулся груди, потирая. — Это трудно объяснить. Пока не увижу собственными глазами — не поверю.
— Скажи, пусть подготовят могилу для матери. Пора перезахоронить. — Подумал о том, если Таша будет найдена, он похоронит двух самых его любимых женщин рядом. Двух истинных леди.
Когда через два дня отряд вернулся ни с чем, братья облегчённо вздохнули.
Дитрих не верил в её смерть. Воспоминания бередили душу. То видел её в купальне, нагую, с каплями воды на стройном теле. То вдруг видел на берегу реки, лежащую рядом с ним на пригорке, так близко, что различал, как сужается её зрачок, глядя на яркое солнце. То видел последнюю встречу, тот поцелуй, сорванный силой, но от того не менее сладкий и волнующий. Понимал, что изводит себя напрасно. Но так было легче. Да, значительно легче.
И теперь, глядя на Герарда, не мог понять, принял ли тот её смерть, смирившись окончательно, или оставил в себе тлеющую искру надежды, которая либо разгорится, либо потухнет, лишившись веры. Застывший мёртвый взор, серый бездушный лик. Таким он своего брата никогда не видел.
Глава 30
Эта женщина изводила его своим присутствием. Она, как безликая тень, то молчаливо сидела подле него, робко вздыхая, то бесшумно двигаясь по покою, выполняла ничего не значащие действия: переставляла на столике кувшин и кубки, меняя их местами; поправляла полог, то сдвигая его, то раздвигая; оглаживала одеяло, разравнивая складки, а он следом движением ноги наводил хаос. И она через некоторое время поправляла снова. И он снова рушил безукоризненную ровность ткани.
Всё бы ничего, но зажим на её груди, скрепляющий края вязаной шали, нестерпимо бил в глаза. Не своим скудным блеском в этот пасмурный дождливый день, а своим напоминанием о его прежней хозяйке. Он помнит, как на днях, увидев его мерцание в ночной тиши, забывшись, обмолвился, назвав графиню чужим именем. И только склонившееся над ним лицо вмиг отрезвило. Графиня, конечно, поняла, кого он ожидал увидеть, но смиренно сделала вид, что не расслышала.
— Госпожа Юфрозина, — вздохнув, вымолвил Герард, — я могу обойтись без сиделки.
Она подняла на него глаза затравленного зверя:
— Мне совсем нетрудно, господин граф, — голос дрогнул. — Даже наоборот…
— Пожалуйста, идите к своему супругу. Непозволительно женщине проводить столько времени у ложа другого мужчины. Надеюсь, вы понимаете, о чём я говорю. — Он старался быть предельно обходительным.
— Понимаю, господин граф. Только то, что вы имеете в виду, совсем не заботит моего супруга.
— Вы меня не поняли… — Хотелось добавить, что она тугодумна. Но нужно сдерживаться от резких определений. Всё же графиня, какой бы она ни была, — член их семьи и как мать будущего наследника заслуживает снисхождения и уважения.
— Я поняла, — она утвердительно кивнула, — я его не интересую ни как собеседница, ни как жена, ни как женщина.
Герард подхватился, поворачиваясь к ней, игнорируя боль в груди:
— Вы хотите сказать, что после пира… — его глаза округлились. Правильно ли он её понял?
— Да, это и говорю.
— А как же… — он хотел добавить «наследник», но язык не повернулся.