Наташа видела, как согласно задёргалась макушка Злыдни над спинкой стула.
Сестра, красная и смущённая, опустив глаза на столешницу, елозила пальчиком по кромке стола.
— А что делать с этим? — Экономка трясла свитком.
— Ничего, — спокойно пробасил купец, небрежно выдёргивая из руки женщины пергамент и повернувшись к камину, не вставая со стула, прогнулся, взмахнув рукой. — Плачьте и скорбите.
Девушка отчётливо видела, как языки пламени, будто обрадовавшись неожиданному подношению, неторопливо облизывают лист, словно пробуя на вкус. Помедлив, со всем жаром огненной души накинулись на лакомство.
«Зашевелились, душегубы, — злорадствовала пфальцграфиня. — Правильно! Опекуна тебе злющего и деспотичного!» В общих чертах всё было понятно. Смущало другое: почему Эрмелинда стала бояться Вилли? Не ошибается ли Наташа на её счёт? Есть ли вероятность того, что сестра не в курсе нападения на карету и всё обстряпали Злыдня и торгаш? А колье? Такие вещи делают под заказ в единичном экземпляре. Малолетка отлично знает о его происхождении. В противном случае, лежало бы оно не в этом сейфе, а у Хартмана или Хенрике. Запугана? Пешка в чужой игре? Всё может быть.
Девушка слышала, как заговорщики покидали кабинет. Открыв настежь дверь, экономка позвала Минну, приказав убрать поднос и проследить за Лисбет, чтобы та затушила камин.
Прогорали дрова. Наташа расслабилась, жалея, что придётся покинуть тёплое местечко и проследовать в холодную неуютную комнату.
Когда всё стихло, выползла из угла, заглядывая в очаг. От сгоревшего свитка ничего не осталось. Если нотариуса ждут через неделю, то кто прибудет на днях? От кого прискакал гонец? Сможет ли Фиона что-нибудь разузнать об этом? На какой день запланировать уход из замка? Если пропажу её золота никто не заметит, то, как обставить исчезновение некоторых вещей, которые она собирается взять с собой?
Вечер не принёс никаких новостей. Фионе об утреннем визите гонца ничего известно не было. Рыбка ушла отдыхать, пообещав, что попробует разузнать о нём у служанок.
Наташа, приоткрыв ставню, всматривалась в ночное непроницаемое затянутое низкими облаками небо. Ни звёздочки, ни яркой вспышки. До дрожи мрачно и тоскливо. И только вдалеке над угадывающимися горными вершинами Шварцвальда сквозь бархатную черноту пробивался тусклый тёмно-синий рассеянный свет. Поднимающийся ветер задувал в щель, вызывая озноб. Бросив последний взгляд в сторону гор, вспомнила, с какой надеждой на близкое счастье ждала встречи с… Сердито захлопнула ставню. От резкого стука расширила глаза. Гулкий звук прокатился по комнате, угаснув в замкнутом пространстве.
В покое Манфреда пахло мёдом. Девушка прошла к окну, освещая комнату с этого ракурса.
Здесь всё было, как месяц назад. Застеленное ложе. На столике блеснул медью кубок. Вспомнилась Хельга и всё связанное с лечением фон Россена. Каждая вещь на своём месте. Защемило сердце. Призналась себе, что успела привыкнуть к мысли, что у неё есть родной отец. Пусть не всегда справедливый, но… Он хотел, как лучше. Он признал её. И в последний момент передумал продавать. Всё бы наладилось, если бы…
Казалось, что с тех пор прошла вечность. Был человек, и нет его. Так и с ней — была и нет. Как точно кто-то выразился: «Нет человека — нет проблем».
Сейчас она не кралась по стеночке. Вооружённая фонариком, с подправленным макияжем и распущенными волосами, прямиком направилась в апартаменты Эрмелинды. Осторожно открыла дверь. Она же Привидение, значит, шуметь нельзя. Всё должно быть тихо и плавно, как в замедленной киносъёмке. На тот случай, если сестра проснётся и увидит ночную гостью. Зачем пугать, затем задыхаться от душераздирающего вопля и метаться в поисках выхода, зная, что в коридоре столкнёшься с экономкой и прислугой? Лаской можно добиться большего. Например, признания во всех смертных грехах. Возможно, её сестра — жертва. Наташа поверит только неопровержимым доказательствам.
Малолетка лежала на боку спиной к пфальцграфине. Сегодня она не станет её тревожить, её цель — сумочка, смартфон и ложка.
Луч света, пробежавшись по обстановке, остановился на дамском аксессуаре. Рядом лежал кошель, который носила Эрмелинда на поясе. Прибора и гаджета в нём не нашлось. Ложку могли продать. А телефон? Бесшумно передвигаясь, высыпала десяток серебряных монет на пол у окна, выкладывая крест, возвращая кошель на место. Всё, больше здесь делать нечего. А нет, есть! Вместо утраченной ложки, прихватила брошь матери, помещая в сумку. Экспроприация показалась справедливой.