— Что вы, господин Вилли, сумму взноса определяют члены союза путём голосования…
— Зовите меня просто Вилли, без церемоний, госпожа Вэлэри…
— Да, Вилли, почему бы и нет, — обаятельно улыбнулась, однако, не отвечая на его панибратский жест ответной просьбой, — если вы из вашего следующего речного путешествия привезёте то, что я попрошу. По сходной цене.
— Сочту за честь, — ответно широко улыбнулся, являя недостающий зуб в верхнем ряду. — На чём мы остановились? Ах, да… Ввозная пошлина, таким образом, определилась в два солида с корабля, вывозная — пятнадцать, с тем условием, что венецианцы не будут привозить на своих кораблях товары амальфитанцев, барийцев и евреев. Вы должны такое знать!
— Говорите, тридцать лет назад? Императоры Василий и Константин? Помилуйте, я не могу этого знать и не должна. У меня в семье мореплавателей нет, мне простительно такое незнание, — рассмеялась, устав от не интересующей её беседы и надоевшего собеседника.
Эрмелинда участие в разговоре не принимала, тяжело вздыхая. Вилли на неё совсем не обращал внимание. Ну и не надо. Думать о другом мужчине гораздо приятнее.
— Пожалуй, оставлю вас, — поспешила откланяться Наташа. Надоел этот торгаш! — Вам, наверное, хочется пообщаться наедине. Спасибо, господин… э-э-э, просто Вилли, за содержательную и познавательную беседу. — От промелькнувшей мысли, что торговец может припереться завтра, подстраховалась: — Ждём вас в пятницу к обеду. — Подала ручку для прощания. Уф-ф, зануда!
И только поздно вечером, вернувшись в спальню, на кровати обнаружила развёрнутый свёрток с подношением будущего родственника. Отрез шикарной шёлковой тяжёлой ткани цвета тёмной хвои. Первой появилась мысль — вернуть. Остановило незнание этикета этого времени. Вспомнила, как вернула подарок Карлу. Здесь же, Вилли Хартман — жених сестры. Совсем другое дело. Дань уважения, как хозяйке замка и будущей свояченице?
Карл… Вот, вспомнила некстати. Наташа посмотрела на Гензеля. Теперь он, подхватив с газона сучковатую ветку с шипами, улёгшись на столешницу колодца, водил ею по воде, окуная, хлопая, бурча под нос, разговаривая с собой.
Незаметно для себя, она привязывалась к мальчишке. Шустрый, исполнительный, искренний в своих переживаниях и сомнениях, любознательный и открытый. Надо определить его к Жуку обучаться грамоте. Да, на следующей неделе она возьмёт у писаря приходно-расходные книги и попробует в них разобраться.
Подношение от Карла фон Фальгахена пришло в четверг с гонцом. Хорошо, что ей сообщили сразу и сержант с сопровождающим не успели уехать, оставшись поесть и передохнуть. Путь от замка арийца до поместья фон Россена был намного короче, чем от замка Бригах и, как поняла девушка, проходил по другой дороге, сворачивая за Рейном влево.
Отец сидел в кабинете перед открытым ларчиком, опершись на руку, задумчиво потирая лоб. Глянув на торопливо вошедшую дочь, вопросительно поднял брови:
— Посмотри на это, — подвинул к краю стола низкий широкий ящичек, довольно улыбаясь и разворачивая его так, чтобы солнечные лучи падали на поверхность украшения, находящегося в нём.
Пфальцграфиня, заглянув, замерла:
— Что это? — Такого она не видела никогда и нигде. Камни, впитывая солнечный свет, преобразовывали его в лучащиеся многоцветные звёзды, завораживали таинственным «лунным» сиянием, мерцали нежным блеском отшлифованных поверхностей. В горле пересохло.
— А ты примерь, — сиплый голос Манфреда выдавал волнение.
Наташа аккуратно достала подношение, растягивая в стороны. Колье. В виде вытянутого остроугольного треугольника, с зауженного конца которого стекала крупная дождевая капля сапфира. На тонких золотых цепях, переплетённых между собой в густую сеть, от вкраплений самоцветов искрило в глазах. По паутине благородного металла разбросаны кабошоны изумрудов, звёздчатых рубинов и сапфиров с эффектом астеризма, аметистов, опалов, других незнакомых камней, но столь же великолепных.
— Это нужно немедленно вернуть, — небрежно бросила тяжёлую безделушку в шкатулку, захлопывая её.
Фон Россен подпрыгнул, рванув на себя ларчик за край, придавливая к столу:
— Ты знаешь, как-кая цена этого ук-крашения? — он заикался, сглатывая слюну и тараща глаза, боясь верить услышанному.
— И что? — Конечно, она понимала. — Он покупает меня. И это уже второй раз.
— Сядь! — рыкнул пфальцграф, не спуская горящего взора с дочери, кивая на стул рядом со столом.
Девушка подчинилась. Сердце колотилось, дыхание сбивалось. Отец не походил на того, каким предстал в первые дни знакомства. Видимо, недомогание и постоянные боли действовали на него угнетающе, а теперь… Возбуждённый громкий голос, требовательные властные нотки…