— Нет…
— Что «нет», — он засопел, сдвигая брови. — Видишь, как тебе повезло… — Девушка вздохнула: «Издевается?» — Можешь выбрать между господином фон Фальгахеном и торговцем. — По его определению стало понятно, кого он предпочёл бы иметь в зятьях. — Хартманы богаты, но… — Недоговорил, с раздражением захлопывая шкатулку. — Если ты выберешь его, не стану возражать. Я вижу, как ты управляешься с прислугой и хозяйством. Из тебя получится хорошая управительница. Вилли прав… Он — единственный сын в семье. Его отец женат второй раз и в этом браке нет детей.
Пфальцграфиня молчала. Она поняла. По-своему. Единственного наследника некому будет травить. Горечь жаром поднималась к лицу. Знала, что если сейчас упомянет о Герарде, разговор ничем хорошим не закончится. Отец упрям и неуступчив. Да и все оговоренные сроки ожидания прошли. Что ей теперь делать?
— Знаю, что вы хотите мне сказать, — прожгла Манфреда взглядом. — Я предпочту остаться одна. Мне не нужен ни один из предложенных вами мужчин.
Папенька крякнул, меняя положение тела, наклоняясь к столу, приближая лицо:
— Ты думаешь, что отказав двум мужчинам, у наших ворот появится третий, четвёртый… — замолчал, взирая на упрямицу. — Прослышав о твоих отказах, ни один мужчина не придёт позориться. Ты и сестру оставишь без выбора. После отказа Хартман выставит нам все долги. Хочешь знать, сколько я ему должен?
— Вы меня продаёте за долги… Свои долги, — она уже не удивлялась ничему. К этому всё и шло. В этом времени так и было. Странно, что её спрашивают, какого из мужчин она выберет. Другой бы не спрашивал…
— Не дерзи! — взвился фон Россен, хлопнув ладонью по столу. — Я устраиваю твою жизнь и хочу, чтобы она не совсем была тебе в тягость. — Продолжал уже спокойнее, увидев опасный огонёк в глазах Вэлэри: — Не забывай, сколько тебе лет. Эти мужчины молоды и полны сил. Ты родишь детей. Другим девам везёт меньше. Я знаю браки между мужчинами старше меня и такими невестами, как Эрмелинда. Знаю, чем они порой заканчиваются.
Отец не знал только одного: из какого времени выдернуло его дочь, её мировоззрение, воспитание, взгляды на брак и семью… Не знал, чем она жила двадцать один год, закаляя свой характер в условиях другого времени. Метнувшуюся мысль сбежать в Альтбризах к Герарду, сразу же отмела. Если бы он хотел этого, то написал бы ей, передал на словах, в конце концов, позвал. Она не станет унижаться перед мужчиной, навязывая себя: «Герард, Герард… Ты даже не уверен, что приедешь сюда».
Карл и Вилли… Вилли и Карл… Она облокотилась на стол, потирая лицо руками, вытирая глаза. Слёзы просачивались, туманя взор.
Пфальцграф встал, вздыхая, отходя к окну, закладывая руки за спину.
Сейчас она была благодарна ему, что он не упрекает её ни в чём. Не вспоминает, как она защищала мужчину, которого он никогда не видел. Хотя, скорее всего, он расспросил о графе герра Штольца после визита в Бригах.
— Вы-то любили мать… — буркнула, всхлипывая, подсматривая за ним. Мужчины не могут терпеть женских слёз. — И она вас… — Пыталась растопить лёд замёрзшего сердца отца приятными воспоминаниями.
Обернулся. Промолчал. Что он мог сказать? Со стороны Стефании любовь вспыхнула не сразу, а только по прошествии года, в течение которого он неторопливо и бережно приручал гордую красавицу, благодаря участию короля оказавшуюся на его ложе.
— А родственники с её стороны остались? — Подумалось о побеге.
— Уже нет. Одиннадцать лет назад вся семья в Гнезене погибла во время войны с… Германией. — Поправился: — Нами. Замки разрушены. Я справлялся.
— И здесь сирота, — шмыгнула носом. — Мне нужно подумать.
— Чует моё сердце, что на днях наведается граф фон Фальгахен, — произнёс Манфред, не оборачиваясь, намекая, что Карл приедет за ответом.
— Если я откажу Вилли, он вернётся к Эрмелинде?
— Не думаю… Если только приданое за ней будет как у герцогской дочери.
— Понятно. — Какое приданое? Одни долги кругом. Значит, если торгаш готов взять её бесприданницей, то титул пфальцграфини равен величине приданого герцогской дочери. — Это сколько?
Фон Россен покосился на дочь, скрипнув зубами:
— Если бы у меня было столько золота…
Наташа парировала, негодуя:
— Vy ego i profukali, papasha!
— Тарабаришь, как Стефания когда-то, — гневно сверкнул глазами. Перекрестившись, вздохнул: — Такая же дерзкая и… красивая.