— Где хоть это было?
— Да тут, неподалёку.
— А я иду так себе… ничего вроде погодка, моросит только немножко… — рассказывает старший инспектор лесхознадзора Печальников. — Иду и ни о чём таком не думаю, а тут: ни хрена себе! лежит грибник Нечипуренко сожранный!.. И, главное, помню я его ещё по институтскому общежитию, закадычный друг: нет, кричит бывало, насущной логики в императивах Канта! а есть, кричит, ни капельки не сомневаясь, истина в вине!.. А тут я на его тело в лесу наткнулся, на косточки-то обглоданные, а рядом вижу ещё кости лежат… сперва даже не понял ничего… вроде наш лесник Клебанов… «Станислав Эдуардович. — спрашиваю. — Вы ли это?..» И тут на меня сзади звериная махина навалилась, да зубами в горло вцепилась. Сразу насмерть.
— Очень даже горько слушать все эти воспоминания друзей. — сдержанно утирает слёзы депутат Абросимов. — Зря я в ваш лес сунулся, да чего уж теперь… Мне депутатский запрос сделали избиратели: типа до каких пор волки лютовать будут?.. Думают, мне заняться больше нечем, как только по буреломам ходить и чужие косточки пересчитывать… — смурнеет депутат Абросимов. — Но давеча пошёл в лес, надо за народ порадеть. Хожу и натыкаюсь на разные остатки человечьи: ба! да вот позвонок от Людки-поварихи!.. ба? уж не сам ли генерал из соседней части химических войск?.. эстампные такие косточки, безупречно саркастической формы… Умеют, надо признать, волки генералов жрать. Прямо со всей недостачей по ракетному топливу сжирают!!
— Это да… это они умеют… — лесник Клебанов потирает онемевшие ладони и мельком кивает в мою сторону. — А Ивана-царевича не они сожрали? Вчера вечером, кажись?..
— Вроде они. А вроде не они.
— А кто же ещё?.. Они.
— Жуткое дело!..
Приторным холодком пронимает ночной лес, терпеливо и натужно дышит. Слышны самые жалкие и затхлые писки, щебеты, ворчливо крадущиеся колдовские чары, стрёкот мгновенных воздушных налётов, сдавленное фырканье невидимых существ, поедающих друг друга!.. Чьи-то зорко-подозрительные шорохи, бархатное скопческое воркование, чьё-то униженное и вихляющее старушечье дыхание… кажется, что оно совсем рядом, за спиной, слилось в единое целое с тёмно-скрипучим воздухом… вдруг сам Чёрт Шпареный продвигается ко мне на цыпочках, неся на горбу ведьму Балду Ивановну, благосклонную к любой кровавой оргии!.. сиди, сиди, Филушка, и дожидайся… сейчас они тебя, сейчас…
— Чур, позволь мне Филушке черепушку вдребезги разнести! — просит Балда Ивановна. — Давно хотелось этому занятию научиться, да всё было недосуг.
— Ты мои принципы знаешь, даже не умоляй. — отнекивается Чёрт Шпаренный. — Я всё привык делать своими руками.
— Ну, позволь хотя бы брюхо ему вспороть и кишки вымотать — я это дело страсть как обожаю.
— Вот кишки вымотать позволяю, ибо когда ты весела — мне на тебя любо-дорого глядеть.
— У-у, гад ты какой, на комплименты потянуло!
— Не гад! Подлиза!.. Дома мне кое-что за это будет?
— Будет-будет, подлиза!..
…сейчас, Филушка, они тебя, сейчас…
ОГОНЁК
И вдруг я увидел, что глубоко в лесу светится робкий осклизлый огонёк, продираясь через густые хвойные ветки.
— Как же это так? — невольно вздрогнул я. — Откуда в лесу огонёк взялся?..
Загадочным, несомненно загадочным предстало передо мной явление огонька, но виделось оно вполне достоверным и лишённым чудливости миража.
— Такой маленький огонёк, словно бы смородиновая ягодка… Неужели, кто-то из людей зажёг костёр?
Что же это может быть ещё?.. свихнувшийся в отшельничестве призрак с керосиновой лампой неспешно бродит, придерживаясь строго очерченного круга и дожидаясь вселенской полночи для долгожданного сошествия в могильную трясину… а может быть это всадник-гонец, примчавшийся с далёкого лютого боя, пристроился на пенёчек и, покуривая огромную посапывающую папироску, пережидает ночь, чтоб утром вновь рвануться вскачь, неся предсмертные письма бойцов и требования командиров об отпущении грехов… или это юркие мшистые недотыкомки устроили свадьбу своему королю, нащипали огненной коры и порадовали молодожёнов хлябкой иллюминацией?.. Что же светится в лесу барахтающимся комочком?..
— Да сходи и посмотри. — подбодрил меня Шишкин Крикун.
Моё сердце тоскливо сжимается, волнение щемит горло, мне становится очень тяжело молчать, я едва сдерживаюсь от призывного крика… Я спускаюсь с холма, делаю шаг за шагом, осторожно пробираясь через поваленные деревья и сучья, всё ближе подбираясь к огоньку. Его шутливо раззадоривающий свет — словно золотисто-сургучная звезда — всё чётче проясняется и приманивает меня. Чувство страха понемногу, быть может, нехотя и надменно покидает мои тело, сердце и душу, и оставляет лишь последний патрон… или что ещё он может оставить после себя, страх-то…