— Мы вас прекрасно поняли и не собираемся набрасываться с упрёками. — согласно закивали Ослиные Уши. — Вы хотите сказать, что до тех пор, пока не прилегли отдохнуть на лесной опушке, с вами ничего особо удивительного не происходило. Вы намекнули на «некоторую допустимость ненормальных ситуаций под бдительным административным надзором», которой вы подчинялись большую часть своей жизни… и вот тут, непосредственно в домике Ноги, вынужденно столкнулись с непозволительными странностями, что вас взволновало и о чём вы попытались нам сказать!!
— Я, собственно, почти так и сказал.
— Вы почти так и сказали. Во всяком случае, мы вас прекрасно поняли.
— Меня здесь чуть было не сожрали — а вы говорите, что этаким пустякам удивляться не стоит.
— Да ведь все кого-то жрут. — попробовали улыбнуться Ослиные Уши.
— Да пускай все… но меня-то зачем?? — я недовольно вздёрнул подбородок и запыхтел. — И ещё я хочу сказать, что раньше смотрел на Ногу, и видел не только Ногу, а нечто большее и непостижимое разуму. А теперь я смотрю на вас, и вдруг понимаю, что вы — это Ослиные Уши!.. Я это отчётливо вижу и пытаюсь постичь разумом, но невольно и очень плохо гармонирую с очерченной ясностью, с той точкой зрения про суть вещей, основные положения которой я позволяю себе забыть. Впрочем, это не важно — что и когда я позабуду. Отныне я намереваюсь настойчиво одуревать.
Ослиные Уши вздрогнули и обратились к Ноге:
— В чём дело, раскрасавица ты ненаглядная? чего это у тебя гость одуревать принялся?..
— Я не знаю. — заволновалась Нога. — Я его лишь чаем поила, да ещё он курицы покушал маленько.
— Да, я кушал печенье и курицу. — подтвердил я.
— Может быть, Филушка, вы не одуреваете, а просто сочиняете? — усомнились Ослиные Уши.
— Не знаю… сочинять я мастак, здесь готов похвастаться, но сейчас одуреваю… и с каждым вашим словом одуреваю всё больше и больше!..
— Может, вы от чая одуреваете? — засуетилась Нога. — Я вам больше чаю не налью, хлебайте прямо так воду, из ведра.
— Не припомним, чтоб от чая люди одуревали. — призадумались Ослиные Уши. — Вот когда чай одуревал — этот случай мы знаем. Этот случай мы навсегда запомним, нам тогда досталось почём зря.
Я дружески прихлопнул ладонью по чайнику, показывая, что как раз к нему претензий не имею. Чайник одобрительно присвистнул.
— Филушка, вы сказали, что сочинять мастак. — шутливо заговорила Нога. — А ведь я сразу так и подумала, что у вас поэтическая натура. Все поэты, безусловно, со странностями, с порывами во внезапное непроверенное чувство… Одурение — лишь предлог, лишь приглашение к путешествию по вдохновению. Вот одна наша подруга очень чутка к поэзии, и она несомненно была бы для вас лучшей собеседницей, чем мы…
— Какая подруга? — спросил я.
— А такая, которой вы абсолютно пренебрегаете. — послышался чей-то обиженный голосок.
Я оглянулся на дверь и принялся с любопытством разглядывать ещё одну гостью, которую до сих пор умудрялся не замечать. У порога нетерпеливо переминалась крупная резиновая кукла, схожая по росту с ребёнком трёх-четырёх лет. Очень чистенькая и хорошенькая, в скромно-шёлковом платьице голубой расцветки с вопиюще-алыми бантиками в виде роз и блестящими тесёмочками. На ножках кукла носила мягкие матерчатые сапожки до колен и трепетно-кружевные панталончики, очень симпатичного и не стыдливо зияющего фасона. Всем своим обликом кукла производила приятное впечатление, кроме очевидного досадного пустяка. У куклы не было головы. Пустая, обстоятельно обрубленная шея — и всё. Голова несомненно где-то затерялась.