Следующий день Бриде посвятил тому, чтобы повидать своих друзей. Прием, оказанный ему, его разочаровал. Он отметил про себя, что дружеские отношения должны быть значительно крепче, чтобы противостоять национальному бедствию. Он убедился, что несчастие научило всех чувствовать и думать одинаково. Словом, при каждом визите, который он наносил, он к неожиданности своей оказывался в присутствии человека, который казался жертвой личного несчастья, и когда он пытался смягчить боль своего собеседника, говоря, что страдает так же, как он, этот человек слушал его рассеянно, не извлекая из этой общности страданий ни малейшего облегчения.
Тем не менее, после обеда, он повстречал одного из своих бывших коллег по "Ле Журнал", который, казалось, обрадовался идеи испытать приключение, и даже предложил составить ему компанию. Он пообещал серьезно заняться этим делом, пустить в ход все связи, и т. д… Ах! Как он будет счастлив, когда больше не увидит ни одного немца.
Несмотря на пережитые за день разочарования, Бриде заснул, полон надежд. Но наутро, когда он вновь встретился с товарищем, нашел того довольно охладевшим. Их план был невыполним. Берега охранялись немецкими катерами. Они шли на верную неудачу. Это неожиданное отречение потрясло Бриде. Никто, стало быть, не желал по настоящему что-либо сделать! Он вернулся к себе мучимый жестокой мигренью. Определенно, если заглянуть в глубину вещей, оккупированная зона ничем не отличалась от неоккупированой. По обе стороны боялись и думали только о себе. Иоланда была решительно права. Все были словно под наркозом. Поражение было настолько жестоким, что никто еще не пришел в чувство. Казалось, они испытывали благодарность, неизвестно кому, за то, что все еще были живы. Единственным преимуществом, следует сказать, было то, что он чувствовал себя в большей безопасности, чем в Виши. За ним не следили. Было очевидным, что французская полиция не имела никакой реальной власти, что она всецело подчинялась немцам, и поскольку первейшей заботой тех было поддержание порядка в его общих чертах, француз, который не был ни евреем, ни коммунистом, который вел себя незаметно, мог чувствовать себя в безопасности.
* * *
На четвертый день Бриде начал беспокоиться из-за того, что Иоланда все не приезжала. Что произошло? Она сказала ему, что раньше него будет в Париже. Он подумал, не сходить ли на квартиру по улице Демур. Может быть, она вернулась. Она сердилась, что он предпочел остановиться у Робера. Но ему так не хотелось возвращаться в этот квартал, столь близкий к Триаде, что он предпочел подождать еще немного. Было совершенно очевидным, и теперь он отдавал себе в этом отчет, что его чувствительность заслуживала смеха. Он как будто не понимал, что немцы, как говорила Иоланда, явились сюда на десять лет, и что при таком положении вещей его поведение было столь же смехотворно, как поведение хозяйской кухарки, не желавшей видеть, как режут курицу.
На следующий день он получил, наконец, известие от жены. Она приходила к Роберу, но не застала его. Она сообщила, что заглянет снова около пяти. Когда он увидел ее, озабоченную, счастливую вернуться к основным довоенным привычкам, то, несмотря на негодование, которое испытывал он от того, что она так мало сочувствовала горю Франции, он все-таки испытал глубочайшую радость. Она была очень оживлена. Она не приходила раньше, поскольку хотела сперва уладить все дела. Она приказала убрать квартиру, открыть магазин. Все осталось в сохранности. Она три раза сходила в банк. После обеда она разыскивала "Эффект снега" Зенга. Обо всем этом она рассказывала с необычайным увлечением, словно не существовало ничего другого и во всем, что касалось ее, война была закончена. "Мы вышли сухими из воды, милый". Оставался только сундук. Тот был в надежном месте, но Иоланда не решалась его перевозить. Она опасалась, что водителей останавливали на улицах. Она считала, что его содержимое стоило перевезти в несколько приемов.