Инспектор в свою очередь перешел на крик. Он располагал фактом. Он не входил в детали. Бриде обратился к его помощникам.
– Вы-то, в конце концов, вы все видели. Вы знаете, что у меня не было листовок. И вы молчите. Это позор.
На какое-то мгновение все смутились. Затем поднялся ропот.
– Ну, довольно, уже хватит, вы начинаете нам надоедать, вы знаете, не стоит умничать, если вы будете продолжать в том же духе, это вам дорого обойдется, мы пытаемся быть любезны, но не стоит принимать нас за идиотов, вы все объясните судье, мы же, мы выполняем свою работу, и это все.
Между тем, главный надзиратель, в той самой мрачной форме персонала тюрьмы, чьи нашивки, вместо того, чтобы блестеть позолотой, окрашены в тоскливый синий цвет, вошел в комнату. У него были закрученные усы и всклокоченная шевелюра. Шутки ради, он щелкнул каблуками и отдал гитлеровское приветствие. Это и верно было шуткой, потому чувствовалось, что он смутно сожалел, что это не было французским приветствием. Это производило гораздо большее впечатление, этот стук каблуков и вскинутая рука, чем раскрытая ладонь у козырька фуражки.
– Вы не в Берлине! – выкрикнул инспектор при этой выходки.
– Что будем делать? – спросил, погодя, один из работников тюрьмы.
– Составлять протокол, нужно составлять протокол. Вы же видите, мы только и ждем, чтобы начать.
– Это действительно необходимо?
– Я вас уверяю, что это необходимо.
Служащие переглянулись. Перспектива быть замешанными в эту историю внушала им явное отвращение. Но, поскольку инспектор продолжал настаивать, они стали опасаться, как бы их не заподозрили в тайной симпатии к коммунистам.
И протокол был составлен.
* * *
В камере отделения "В" уже находилось трое заключенных. Водитель грузовика, который заехал на тротуар и размазал по стене восьмилетнюю девочку со старушкой. Поляк, который убил одного из своих соотечественников. Он утверждал, что действовал в пределах необходимой самообороны. Наконец, один сомнительный персонаж, которого немецкие солдаты доставили в отделение по улице Рошфор. Они видели, как тот, угрожая ножом, вымогал в публичном доме деньги у женщин распутного поведения. Французская полиция долго благодарила этих солдат. Единственный раз, когда содействие не могло быть подвергнуто критике, оно было оказано с великой радостью. Начальник оперативного отдела даже связался с немецкими властями, чтобы узнать, какое вознаграждение причиталось этим благородным солдатам.
Эта троица приняла Бриде очень приветливо. За время, проведенное в заключение, тюрьма перестала им казаться такой уж ужасной. Они находили, что Бриде принимал случившееся слишком близко к сердцу. Первый день всегда был самым тяжелым. Они обещали ему, что уже завтра он будет чувствовать себя лучше.
Бриде рухнул на табурет. В тот момент, когда его впихивали в камеру, он закричал, изобразил попытку сопротивления, так велико было его возбуждение. И теперь, спустя несколько минут, он был здесь, неожиданно отрезанный от мира, не зная ни за что, ни на какой срок. Он размышлял над этой историей с листовками. Его случай явно пожелали отягчить. Но кто? Если одного приказа министра было достаточно, чтобы арестовать человека, к чему вся эта комедия? Он, наверное, слишком заносчиво повел себя в отношении инспекторов. И они отомстили. Иоланда тоже повела себя неуклюже. Зачем нужно было ей говорить этим людям, у которых, с точки зрения патриотической, не могло быть на душе достаточно спокойно, о достоинствах генерала Штульпнагеля? Иоланда повела себя просто как дура. Но от мысли, что та, может быть, в этот момент плакала о нем, он смягчился.
Когда его уводили инспектора, она сказала ему: "Сегодня вечером ты будешь свободен". Бриде весь день ждал, что она разыщет его, что он узнает от нее, по крайней мере, какие-нибудь новости. Но ритм его существования резко переменился: день, второй, третий, – в тюрьме они пролетали словно минуты. Прошла неделя, прежде чем он вновь увиделся с Иоландой. Он был настолько подавлен, что, оказавшись в ее присутствии, не дал ей времени сказать и слова, обнял ее, молча прижал к себе и держал долго, словно свобода его отступала на второй план перед радостью снова видеть ее.