Она сразу же ему сообщила, что последовала его инструкциям и не прерывала своей деятельности ни на один день. Но она уже не была так разгневана, как это было в момент его ареста. Бриде понял тогда, что какой бы плачевной ни была его ситуация, Иоланда не расценивала ее так же, как он. Она не находила ее особенно ужасной, не более ужасной, чем участь военнопленного. Несомненно, она была серьезной, но все должно было, в конце концов, уладиться. Надо было рассматривать за преимущество то, что Бриде находился во Франции, что позволяло его жене видеться с ним время от времени и действовать более эффективно. Так что было не так уж плохо то, что его направили в этот лагерь. Пока он находился здесь, ему не угрожала никакая другая опасность. Эта мера заключения в лагерь, какой бы несправедливой и возмутительной она ни казалась на первый взгляд, тем не менее, была, если подумать о тех возможных несчастиях, которые могли еще обрушиться на Францию, неким залогом безопасности на будущее. Поскольку он официально был лишен возможности чем-либо вредить, можно было предполагать, что теперь немцы оставят его в покое.
Бриде предостерег жену от этой иллюзии. Он не был в лагере в такой уж безопасности. Ему рассказали, что каждые три-четыре дня к лагерному начальству наведывался немецкий офицер, и почти что всякий раз вследствие таких визитов один из заключенных вызывался в бюро. На следующий день он отбывал, и никто больше ничего о нем не слышал. Бриде вовсе был не уверен, что однажды такого не приключиться и с ним. Несомненно, речь шла о тех, кого немцы представляли своему собственному трибуналу. Имея дело с Французами, можно было все-таки надеяться выйти сухим из воды, но с немцами…
Иоланда с уверенностью ответила, что он не должен был беспокоиться. Те, кого подобным образом забирали немцы, без сомнения не были невинными младенцами. Должно быть про них узнавали, что те принадлежали к активно действующим организациям сопротивления. Может быть, они даже принимали участие в терактах. Но он, поскольку он ничего не делал, может спать спокойно. Немцы не поступают наобум, они прекрасно знают, что делают.
"Но, – воскликнул Бриде, – это, однако, по их вине я оказался здесь. Ты забыла историю с листовками. Мы не знаем, всей подноготной".
Иоланда улыбнулась. Если ее мужу вменялись в вину лишь эти листовки, то она бы не особо бы переживала. К тому же, она была в том уверена; но поскольку он беспокоился, она могла ему сказать, что не теряла времени. Ею оповещены префекты Уазы и Сены. Через две-три недели (чтобы им не казалось, будто их торопили), если не произойдет никаких изменений, она встретиться с ними.
Но, честно говоря, она не считала, что это верный путь. Она следовала ему, чтобы доставить удовольствие своему мужу. Если он целиком доверится ей, то она хорошо знала, что следовало бы сделать.
– Что следовало бы сделать? – спросил Бриде.
– Хочешь, я скажу тебе, – ответила она, – кто единственно может что-то сделать для тебя? Единственно, кто имеет хоть какое-то влияние на немцев, кто даже внушает уважение, так, что те заинтересованы с ними считаться. Это армия.
Иоланда должна была подумать об этом раньше, например, в Виши, вместо того, чтобы бежать из отеля "Дю Парк" в отель Целестин. Ей не нужно было идти никуда, кроме как в Военное министерство. Но не было еще слишком поздно. Если префекты ничего не предпримут, то, хорошо же, она будет искать поддержку на этой стороне.
– Будь осторожна, – сказал ей Бриде.
* * *
Прошел месяц, в течение которого Бриде не получал никаких известий от жены. Она наверняка ему писала, но письма, должно быть, где-то задерживались. Мысль о побеге приходила к нему все чаще и чаще. У него складывалось впечатление, что чем дольше он ждал, тем труднее становилось пробраться к Голлю. Полиция становилась все более организованной. И потом, тревожные слухи начинали ходить по лагерю. Заключенных, которых уводили после визитов немецких офицеров, их уводили не для того, чтобы судить. Это были заложники. И если потом от них не приходило никаких вестей, то объяснение этому было очень простым. Они были расстреляны.