С. М. Олефир
ЛОВУШКА У ЧИЛГАНЬИ
Чилганья
В ручье снова заплескало. Словно утка полощет крылья или небольшой зверек бегает по воде. Поплескалось и смолкло, только родничок: тириль-тириль-тириль…
Поднимаюсь на локти и всматриваюсь в тайгу. Скорее бы рассвет. Еще вчера даже не предполагал, что попаду на Чилганью. До конца отпуска целая неделя, но вдруг заявляется Шурыга и без предисловий говорит:
— Завтра с Чилганьи снимаются лесозаготовители, нужно принять все их хозяйство: дизель, сварочный аппарат, горючее. Там хорошие покосы, с весны поставим механизированное звено. Пока терпит погода, постараемся подготовить для людей какое-нибудь жилье. Ну и, само собой, столовую, навес, баню. Да гляди, чтобы сегодня же выехал, а то рыбаки без хозяйского глаза все быстро расшаманят. Даю под твое начало Федора, а повезет Толик Логинов. Он уже и машину готовит.
Федора я немного знаю — очень худой мужик с жиденькой бородкой и свежим шрамом на носу. При разговоре часто дергает шеей, словно иначе не может вытолкнуть застрявшие в горле слова. Еще у Федора нет половины левого уха. Он напускает на это место прическу, но и на голове у него не густо, поэтому ополовиненное ухо все время вылезает наружу.
Федор недавно приехал в совхоз и попал в нашу бригаду. Наверняка Шурыга не мог подыскать ему жилье и постарался при первой же возможности отправить в тайгу.
…Переселяться решили в два захода. Сначала уеду я с вещами, инструментом и продуктами, а дня через два-три прибудет и Федор. В столярке для нас мастерят двери, окна, щиты для столов, так что ему придется задержаться.
К обеду загрузились и выехали в сторону Чилганьи. Едем, песню про старого Карапета поем, вспоминаем всякие случаи. Когда же до лесозаготовителей оставалось километра три, Толик вдруг резко затормозил у нависшего над глубоким оврагом мостика, посидел минуту с закрытыми глазами, затем сердито проговорил:
— Выгружайся, приехали! Я все думал, чего это они так раздобрились? И дизель, и сварочный аппарат — все совхозу передали. А они просто вывезти все это не смогли. Гады, хотя бы ограждение какое-нибудь поставили. Еще немного, — и загремели бы.
Только теперь я заметил, что второй половины мостика, собственно, нет. Недавнее половодье размыло откос и обрушило целый пролет на камни…
Делать нечего. Сгрузили вещи прямо на дорогу и распрощались. Завтра начну перетаскивать все это к лесозаготовительному участку. Добро бы справиться за неделю.
Я разжег костер. Сразу стало уютней. Чуть посидел, затем отыскал фонарик и тихонько направился вдоль ручья. Лучик достает до неглубокого дна. Под водой качаются длинные водоросли. Иногда между ними проносятся черные юркие рыбки.
Впереди что-то плеснуло, и полукружья волн добежали до моих ног. Перевожу фонарик и замечаю большую рыбу. Она застыла, втиснувшись между двух огромных валунов. Это мальма. Наклоняюсь и пробую коснуться ее спины ладонью. Мальма вздрогнула, разметала нити водорослей и унеслась в темноту.
Тушу фонарик и прямо через кусты иду к своему, горящему у дороги костру. Он дышит теплом, поигрывает синеватыми живчиками. Подкладываю сухих веток и забираюсь в матрац. Интересно, что готовит мне завтрашний день?
Разбудили меня куропатки. Ночевавший на сопке старый куропач привел стаю к голубичному болоту и очень удивился, когда увидел рядом со своими владениями невесть откуда взявшийся холм из одежды, всевозможных узлов, мешков, ящиков и матрацев. Птицы вышли на дорогу и принялись обсуждать взволновавшее их событие: «Кок-кок-ко-ол! Кэ-э! Кэ-э! Кок!» Я высунулся из-под матраца, куропатки удивились еще больше, да так и застыли с вытянутыми во всю длину шеями. Куропач стоял на белеющем у обочины камне, а члены его стаи выстроились в цепочку на оставленной бульдозером бровке. Я сказал птицам: «Привет!» Старый куропач спрыгнул с камня и сделал ко мне несколько осторожных шажков. Усыпанная белыми пестринами шея петуха все время дергалась, вместе с нею плясала и голова. Вверх-вниз, вверх-вниз. Споткнувшись о лежащую поперек колеи ветку, куропач остановился и удивленно, отчетливо спросил:
— Кто-кто?
— А тебе какое дело, Бульон Супович? — ответил я куропачу. — В кастрюлю захотел, что ли?
Куропач присел, развернулся и со всех ног бросился в голубичник. Следом, путаясь в траве, устремился и его выводок.
Придерживаясь руками за стебли растущего по откосу вейника, взбираюсь наверх. Вдоль обрыва проложена широкая тропа. В каком-то метре от нее под невысокой корявой лиственницей постель из свежих веток. С наслаждением растягиваюсь на ней. Здесь ничуть не хуже, чем на моих матрацах. Переворачиваюсь на живот, и в нос ударяет запах псины. Вернее, не псины, а чего-то очень похожего. Настороженно оглядываюсь и только сейчас обращаю внимание, что рядом с лежанкой нет кострища. К тому же на стоящем у изголовья дереве целы все веточки. Не тронуты они и на соседних деревьях. Получается, всю эту постель принесли со стороны. Осматриваю ветки, ствол дерева и замечаю приставший к шероховатой лиственничной коре длинный волос. Наверное, медведь не один раз отдыхал на этой лежанке. Место открытое, налетающий от реки ветер разгоняет мошкару, охотнику подкрасться трудно. По одну руку крутой откос, по другую — чахлый, просматривающийся насквозь лиственничник. Интересно, откуда он принес ветки? Постель довольно толстая, ни одного грубого сучка. Никогда не думал, что медведи устраиваются с таким комфортом.