— А Шурыга почему не приехал? Он же обещал.
Мамашкин осклабился:
— Господи, грудные младенцы! «Шурыга обещал». Да его еще в мехзвене Свистуном дразнили. Это же такой темнило, он тебе на уши чего угодно навешает, только слушай. Скажи спасибо, что мне дрова нужны. В два счета Федьку погрузил и сюда.
— А где он?
— Федька-то? Здесь, в распадке, мясо куркует. Представляешь, только в лощину спустились — лосиха. Федька хотел вылезать, а я прямо из кабины — хлесь! И готово! — Мамашкин щелкнул пальцами, прикрыл глаза и повторил радостно: — Хлесь, и готово! — Оттолкнулся обеими руками от земли и скомандовал: — Айда к Федьке, а то он подумает, что меня уже повязали…
Федор сидел на штабеле тонкомера у бежавшего по ущелью ручья и поглядывал на вершины нависших над ним скал. Он равнодушно пожал мне руку.
— Где мясо? — спросил Мамашкин.
— Там, — кивнул Федор в сторону желтеющих у скал зарослей ерника. — Шесть мешков получилось, да еще шкура.
Выстрелы прозвучали какой-то час назад, я ожидал увидеть гору мяса, кишки и все такое, а здесь уже и руки помыли. Говорю об этом Мамашкину, тот смеется:
— Ну ты даешь. В тайге же мы, браток. Здесь рассусоливать не приходится. Да и опыт кое-какой есть. Я тебе с живого песца шкуру в момент сниму, он еще гавкнет пару раз, только потом сдохнет. — Мамашкин пнул подвернувшуюся под ноги ветку и распорядился: — Вы здесь костер расшаманьте, а я пока «Кальмар» подгоню, да будем завтракать. Сегодня мы герои — и на хлеб заработали, и на маслице.
Федор восхищенно посмотрел вслед Мамашкину:
— Вот это мужик! Генерал. На три метра под землей видит.
Я припугнул Федора:
— А ты не боишься, что вас поймают? За лося ведь такого насчитают!
— С ним? — удивленно спросил Федор. — Ни за что! Я же говорю, мужик жить умеет. Ты у него дома не был. Магнитофон японский — «сони» называется, телевизор вполстены, фотообои — дуб, а под ним настоящая скамейка. И не крохоборится. Ты в Фонд мира сколько сдал?
— Не помню, Шурыга записывал. Кажется, десятку.
— Вот-вот, и я десятку. А он тысячу! Понимаешь — тысячу! Другой бы за такие деньги в петлю полез. Люди, они только с виду щедрые. У нас в комбинате одна телевизор цветной купила, а на второй день он на двести рублей подешевел, она три дня переживала, а на четвертый запела, спятила. А Коля не переживал и не пел, спокойно так тысячу отстегнул, пожалуйста, пользуйтесь…
Вскоре подкатил Мамашкин, расстелил прямо у костра войлочную кошму и поставил на ее середину цветастый широкогорлый термос:
— За борщом, наверное, здесь в тайге соскучился? — обратился он ко мне. — Сейчас рубанем. Борщ у меня настоящий — с помидорами и свежей капустой. Человек сам себе враг: в тайгу собирается — полметра колбасы или десяток «Завтрака туриста» в рюкзак бросит и отращивает себе язву. Потом на одно лекарство выложит столько — «Жигули» купить можно. А встать на пару часов раньше да приготовить что-нибудь дельное — лень. Вот ты. Вокруг тебя зверье толпами шастает, а мне консервы предлагаешь. Да у тебя этих окороков да балыков разных должно быть больше, чем в любом гастрономе. Правда, Федор?
— О чем речь, Коля? — отозвался тот. — Будь спокоен, мы это дело поправим. Давай я бутылку чуток в ручье подержу. После ручья вкус другой. Чего-чего, а мясцо у нас будет. Да и не только мясцо. Главное, патронов побольше.
Это мне совсем не по душе. Он здесь в неделю все живое разгонит, да и рисковать не хочется. Бобков даром хлеб не ест. У меня пара ведер икры за Чилганьей спрятана, и то без конца дергаюсь. С другой стороны, жаль все живое. И медведь, и только что встреченный лось, и глухари, что бродят возле лесозаготовительного участка, и вдруг всех убить. Но сказать об этом Мамашкину и Федору не поворачивается язык, и я принимаюсь сочинять, что здешний рыбинспектор шерстит всех направо и налево. Мол, считай, на моих глазах накрыл три компании, а одному старику за единственную мальмину насчитал двадцать пять рублей штрафу. Если бы лицензия — тогда другое дело.
— Ха! Лицензия! — подпрыгнул Мамашкин. — Нет их для меня. Кончились. В феврале за дровами ездили, слышим, трах-бах — пальба, словно при осаде Порт-Артура. Бегом туда — сам начальник областного ГАИ со своей свитой лосей из «Барсов» шерстит. Оптика — на километр без всякого промаха. Как шарахнет — копыта кверху. Четырех лосей завалили и четыре лицензии нам предъявили, еще и смеются. Нужно будет — еще четыре предъявим. А я в охотобществе лицензию просил, говорят, только промысловикам выделили. Скажи, какой из начальника ГАИ промысловик? Талоны компостером штопать? А я больше сотни песцов государству сдал, и за каждую шкурку на пушном аукционе Советскому государству золотом платили. Потом на это золото лекарство импортное, машины дорогие купили. Мне ведь это зверье кормить мясом нужно, они твое сено не едят. Да, кстати, ты вот сено заготавливаешь, три поселка молоко пьют, а ты чай грузинский за тридцать копеек. Они, эти с лицензиями, только индийский да цейлонский уважают. Вот когда твой гаишник останется без лицензии, а мне ее на блюдечке с голубой каемочкой за сданных государству песцов преподнесут, тогда и я все охотничьи законы соблюдать буду.