— Сюда! Нора какая-то. Ружье несите, кажется, там кто-то есть.
Со стороны густого лиственничника под штабелем темнеет широкое отверстие. По бокам оно заросло пушицей, сверху крест-накрест пересеклось чуть заметными паутинами. У всех растущих вокруг штабеля молодых лиственничек сломлены вершины. Берлога! Перед тем как залечь, медведь заламывает деревца у своей берлоги и выстилает тонкими веточками пол своей зимней квартиры.
Мамашкин зажег спичку, посветил в дыру. На дне слой потемневшего перетертого мха, кое-где из него выглядывают лиственничные веточки. Я залез в берлогу, чуток полежал на подстилке, стараясь представить, как чувствует себя здесь косолапый.
Мамашкин обследовал лежащие в штабеле бревна, одно даже приподнял, затем распорядился:
— Не будем трогать. Вдруг он снова сюда на зиму спать устроится. Мы его аккуратненько из берлоги и вытряхнем. Мне, братцы, медвежья желчь во как нужна, — чиркнул он себя по горлу. — Две сотни без всякого на бочку выложу. Вы это, мужики, учтите.
Часов в шесть вечера, когда наша стоянка стала напоминать лесозаготовительную биржу, Мамашкин заглушил трактор и позвал меня в кабину.
— Ты когда-нибудь имел дело с неводом? — спросил он, пытливо глядя мне в лицо.
— Давно. Я удочкой все время ловлю, а неводом лет десять не пробовал.
— Ну, против меня ты академик, — хохотнул Мамашкин. — Я-то вообще никогда не пробовал. Представь себе, невод есть, резиновый костюм у соседа занял, расспросил, что и как, а попрактиковаться не пришлось.
— Может, Федор?
Мамашкин глянул на сидящего у костра Калипуха, скривил губы:
— Не пойдет. Не та музыка, и голос не тот. Он же в первой яме утонет или в сеть запутается. А нам, браток, утопленники не нужны… Говоришь, твой Бобков вниз укатил? А объезда какого-нибудь не знаешь?
Я пожал плечами.
— Нет здесь другой дороги, — уверенно подтвердил Мамашкин. — Мост мы доломали, а через скалы и луноход не пройдет. Сейчас перекусим, захватим невод и попробуем удачу. Не ехать же домой с пустыми руками.
«А если он вдруг заявится? — подумал я о Бобкове. — За шумом воды никакой машины не услышишь. Обогнет плес и возьмет голыми руками».
Говорю об этом Мамашкину, тот снисходительно смотрит на меня:
— Ну уж для этого Федор сгодится. Сунет в костер кусок резины, мол, приехали люди, чай нужно подогреть. А дым от нее знаешь куда виден. У меня на это бросовая камера всегда найдется. Нужно только прихватить с собой удочку. Если кто сунется, мы рыбачим на уху.
Я думал, резиновый костюм — это что-то изящное, обтекаемое, а здесь безразмерные шаровары с лямками и такими бахилами, что в них запросто влезли сапоги сорок третьего размера. Куртку решил не надевать, и без того запечатан в резину до подмышек.
Распустили невод, привязали к крыльям палки, и я, захватив одну из них, лезу в Чилганью. Вода сразу же сжимает резину, холодит ноги, но терпеть можно. Вода уже выше пояса, она давит тело, толкает в спину, я придерживаюсь за палку и, поглядывая на идущего вдоль берега Мамашкина, забираю все глубже. Перед поплавками плеснулась первая рыба, затем вторая, третья. Мамашкин сигналит рукой, что торопиться не нужно, но невод уже напирает на перекат. Рискуя свалиться в воду, почти бегом тяну невод к берегу, и скоро мои сапоги загремели по сухой гальке.
— Подрезай! Подрезай, уходит! — шипит Мамашкин, падает на живот и волочит нижнюю часть невода на берег.
Середина невода клокочет от мальмы, ее очень много. Здесь и самки, и малиново-розовые самцы — «пожарники».
Отловились, когда уже давно стемнело. Перенесли в глубь тайги мешки и, прихватив с десяток икрянок, отправились к стоянке. Настроение у обоих хорошее. Добрались до вырубки. Отсюда до нашей стоянки шагов триста. Вдруг Мамашкин остановился, показал рукой на белеющее в темноте бревно и предложил:
— Покурим?
Втянул дым и, глядя на поигрывающий в руках огонек догорающей спички, сказал, чуть растягивая слова:
— Значит, все у нас, браток, хорошо, все нормально. Рыба здесь, удочка здесь, ловили-старались, несем домой, что попалось. Если кто спросит, скажем, рыбачили аж за скалами, а задержались потому что… — Мамашкин задумался.
— Скажем, на Рыжего, ну, медведя этого, наскочили и побоялись идти напрямую. Здесь об этом медведе все давно знают, — пришел я на выручку Мамашкину.
— Ну и чудненько, — согласился тот. — Здесь вот что, — неуверенно заговорил Мамашкин, — Федору не очень-то распространяйся.
— Чего распространяться? — не понял я.
— Ну, насчет этой рыбалки. Скажем, с полмешка поймали, и почти одни петухи, ну «пожарники» которые.