Бросаю последний взгляд на все еще кружащих рыб и отправляюсь к стану. Из трубы над вагончиком поднимается дым. Значит, Федор дома. Наверное, варит обед. Палатка по-прежнему тщательно застегнута. Представляю, как он психовал, когда понял, что я на самом деле отделился от него.
Федор сидит у стола и внимательно глядит на меня. Под глазом у него приличный синяк, нос припух. Ну и морды у нас! Ни дать ни взять настоящие пираты с клипера «Санта-Маруся». В общем-то, вид у Федора довольно покаянный, наверняка он готов в любую минуту пойти на мировую, но я этого не хочу. Молча прохожу к своей кровати, снимаю куртку и принимаюсь хозяйничать. Приношу из палатки кастрюлю, ставлю рядом с бидончиком Федора, наливаю в нее воды.
Положеньице. Никогда не думал, что можно вот так. Рассказать людям — не поверят. С каждой минутой отчуждение между нами растет. Ходим, сопим, по очереди подкладываем дрова в печку, по очереди мешаем варево, только каждый в своей посудине.
Картошка сварилась, добавляю в кастрюлю полбанки тушенки, крошу луковицу. Наливаю тарелку, ставлю на стол и принимаюсь есть. Вскоре, с другой стороны стола, пристраивается Федор. У него какая-то каша. Гречка не гречка — что-то клейкое, серое и довольно неаппетитное на вид. Посередине стола лежит нарезанный мною хлеб, Федор машинально потянулся к куску, но отдернул руку и глянул на меня. Я молча хлебаю суп да поглядываю в разостланную на столе газету.
Поели, убрали посуду, чуть посидели и пошли к бревнам. Мы уже закончили навес и начали строить столовую. Работаем молча, Федор поднимает пилу, я сразу же берусь за другую ручку, и начинаем пилить. Обычно, когда я не мог продернуть полотно или клонил его не в ту сторону, он ворчал и, случалось, матерился. Теперь же только поднимет голову и ждет, когда я исправлюсь. Раньше мы советовались, какое бревно положить, какое оставить на потом, нынче все решает Федор. Он облюбовывает бревно, а я стою и наблюдаю, словно все это меня не касается.
Через каждый час работы у нас принято делать небольшой перекур. Здесь же ворочаем чуть ли не до полдня. Наконец я не выдерживаю, кидаю: «Хватит, что ли?» — и ухожу в вагончик. На плите в чайнике давным-давно поигрывает пузырьками кипяток. Завариваю его и, прихватив пару кружек и горсть конфет, возвращаюсь к Федору. Тот делает вид, что мой чай его не интересует. Тешет себе бревно, от усердия не отрывая от него глаз. Наливаю обе кружки, одну пододвигаю Федору. Он какое-то время машет топором, наконец откладывает его, тянется за конфетой, потом так же неторопливо берет кружку и принимается студить чай. Глянул на меня, улыбнулся, еще мгновение, — и он заговорит. Мне это ни к чему, поднимаюсь и иду в вагончик. Стоит нам помириться, через день-два все начнется сначала. Если случится попутка, уеду в совхоз. Пусть Шурыга сам разбирается. Может, он с Федором и споется, а мне эти песни ни к чему. Сую в карман кусок хлеба, прихватываю фонарик и ухожу.
В тайге совсем пусто. Сквозь долетающий от Чилганьи рокот воды прорывается свист поползня, где-то в распадке паникует дятел-желна. Обычно за каждым дятлом летает эскорт синиц в надежде поживиться у его стола. За желной же не летает никто — слишком криклив.
Сначала дорога идет рядом с Чилганьей, затем огибает похожую на скифский курган невысокую сопку и прижимается к широкому, но мелкому ручью.
На выглядывающем из воды камне сидит оляпка. Камень схватился ледяной юбочкой и издали походит на хрустальный цветок. Чуть дальше вдоль ручья еще несколько камней, но на них льда нет. Интересно, оляпка выбрала похожий на цветок камень специально или это у нее получилось ненарочно?
Интересно, что сейчас делает Федор? Наверное, ушел снимать капканы. Хотя вряд ли. Этот будет заниматься своим промыслом, пока Бобков не схватит его за шкирку. Если удастся уехать в совхоз, потребую у Шурыги, чтобы немедленно забрал Федора отсюда. Поймается с соболями или еще с чем — будет всем неприятность. И мне, и бригадиру, да и остальным косарям тоже никакого доверия. Надо же так обнаглеть — ехать в тайгу и не взять куска хлеба.
Вечереет. Возвращаться в вагончик не хочется, но надо. Заливаю костер, бросаю последний взгляд на пустую дорогу и направляюсь к Хилгичану.
Дружненько так сидим у стола и завтракаем. У меня макароны по-флотски, жареная рыба и кофе. У Федора снова какая-то темная смесь, от которой по всему вагончику несет рыбьим жиром. Уж не из комбикорма ли он ее варит? Привез для Найды, теперь употребляет сам. В комбикорм для цыплят добавляют рыбий жир. Постой, но ведь туда же примешивают и толченое стекло! Нет, так нельзя. Мне ложка не лезет в рот. Выдергиваю тарелку из-под Федорова носа, вываливаю кашу в мусорное ведро и накладываю макарон.