В настороженную им петлю и вправду попался медведь. Это произошло два дня тому назад, а может, и раньше. Медведь в щепки разнес хлипкую загородку на проходе, в которую была насторожена петля, затем принялся копать яму. То ли надеялся таким способом освободиться от захлестнувшего его троса, то ли думал приготовить себе утайку.
Федор подошел к ловушке и ничего не понял. От аккуратно построенного сооружения остались одни щепки, везде комья земли. Медведя не видно. Федор решил, что зверь, попавшись в петлю, разорвал ее и убежал, но вдруг из-под земли донеслось фырканье. Федор в испуге отпрянул в сторону, и тут же из ямы выскочил медведь, кинулся на Федора, тяжелая когтистая лапа мелькнула у самого лица, но прочный трос натянулся и отбросил медведя к лиственнице.
Калипух не стал дразнить зверя, а сразу же побежал домой ладить пику. Сначала он сделал пику из косы и даже пробовал проткнуть ею гнилой пень, но вспомнил о спрятанном вместе с инструментом большом ноже и принялся ладить новую.
Федор долго гонял медведя вокруг лиственницы, пытаясь достать его своим оружием, но ничего не получалось. Медведь ловко отбивал нож, прятался за толстый лиственничный ствол или вдруг с ревом бросался на Федора. Тогда-то ему и пришла мысль срубить стоящую неподалеку лиственницу, чтобы уронить ее на медведя. Топор у Федора был с собой, и он сразу принялся за дело. Первая лиственница, не коснувшись зверя ни единой веткой, упала в стороне. Вторая лиственница ударила медведя по спине и свалила в яму, но оказалась слишком тонкой. А вот третья… Толстая и высокая, с двумя беличьими гнездами на ветках, когда наконец качнулась и пошла вниз, Федор подумал, что она сейчас расплющит медведя. Но случилось так, что на полпути лиственница «сыграла» в сторону и скользнула по дереву, к которому был прикреплен трос. Она обрушила на голову зверя целый ворох веток, юзом прошлась по стволу, вырвала скобу и ухнула так, что под Федором качнулась земля.
Медведь прыгнул прочь от лиственницы, трос вместе со скобой выскользнул из-под веток, и Федор, поняв, что зверь на свободе, кинулся наутек. Он добежал до зарослей ольховника, запутался и полетел в кусты. Здесь его и настиг медведь. Он хватил Федора лапой по выглядывающим из ольховника ногам, рыкнул и убежал.
Не знаю, как было на самом деле, потому что, кроме глубоких ран на ногах и бедрах, у Федора было разодрано плечо. Если бы не грубый широкий воротник на Федоровой куртке, ему пришлось бы хуже.
Какое-то время Федор не чувствовал боли. Только чуть саднило плечо да деревенели ноги. Ему все блазнилось, что медведь ходит вокруг и вот-вот набросится снова. И даже потом, когда, превозмогая проснувшуюся в ногах боль, полз к дороге и услышал меня, откликнулся не сразу. Ему все казалось, стоит подать голос, как из-за кустов выскочит медведь.
Наверняка все случившееся с Федором было намного страшнее. Жалость к Федору перемешивалась со злостью на него же. И кто знает, чего было больше? Все дело в том, что в петлю он поймал Рыжего!
Я рассказывал Федору, как Рыжий посетил меня в первую же ночь, как по-пластунски ползал мимо палатки, как из-за него я утопил спиннинг, и Федор, лишь глянув на метавшегося в петле медведя, сразу понял — Рыжий! Но вместо того чтобы попытаться отпустить его или хотя бы подождать меня — помчался делать пику.
Наконец луч света выхватывает навес из веток кедрового стланика, припорошенные снегом консервные банки. Миную навес и выхожу к протоке. Все так же от берега до берега темнеет частая железная сетка, все так же журчит через ячейки вода и сторожит свою добычу обледеневший вентерь.
Выключаю фонарик, какое-то время стою в полной темноте, прислушиваясь к тайге, затем начинаю кричать:
— Люди-и! Аго-го-го-о! Люди-и-и!
Нет, так не пойдет. Кто поручится, что я не рыбинспектор? Нашел, значит, запрещенную снасть и приглашаю хозяев составить акт. Еще минут пять маячу у перегородки, затем прохожу с полсотни шагов. У берега выброшенная половодьем лиственница с множеством сухих веток. Рядом с нею две или три полугнилых коряги.
Костер разжигаю рядом с лежащей лиственницей, набрасываю в него целую гору сучьев, пододвигаю поближе тяжелую корягу, чтобы было на чем сидеть. Скоро пламя поднялось так высоко, что осветило стоящие по ту сторону протоки чозении. Я разулся и принялся сушить носки.
Сижу, подставляя теплу настывшие ноги, прикрываю лицо от летящих в глаза искр и время от времени кричу:
— Люди-и! Живой кто есть? Люди-и-и!
Мой голос сразу же вязнет, не отлетев, как мне кажется, и сотни шагов. В ответ только холодные снежинки в лицо да рокот воды у перегородки.